Если все люди говорят о кризисе, мы никогда больше не поднимемся, и посмот­рел на Иве. - Главное, чтобы кто-то сзади снова мог подняться, - грубо сказал Иве. Неприятный субъект, подумал Якобзон. Музыканты заиграли вальс. - Да­вай потанцуем, - сказала Хелена Иве, и Якобзон откинулся назад, и вытащил очень черную сигару из кожаной сумки. - Да, - сказал Иве, и пошел за Хеле­ной. Хелена танцевала хорошо, но она заставляла его вести. Они танцевали очень быстро. Иве смотрел ей в лицо. Она смотрела сверху вниз на его плечо, и казалось, как будто она закрыла глаза. Тут Иве резко остановился посреди за­ла. - Послушай, - сказал он взволнованно, - так дело не пойдет. Ты пришла, чтобы продать картину Якобзону. Теперь будь последовательна, пожалуйста. - Да, - тихо сказала Хелена, и это прозвучало как вопрос. Они танцевали. Он чувствовал через тонкую материю, что ее мышцы были твердыми. Они танцева­ли быстро и бессознательно. Общее веселье, кажется, охватывало массу. Лица разогревались, многие смеялись. Якобзон стоял, склонившись над перилами, и смеялся в сторону Хелены, она любезно кивала в ответ. Они танцевали вне ря­да, нарушая порядок, пока не нашли свободное место, на котором закружились как сумасшедшие. Раз налево, раз направо, и кругом. Но мышцы Хелены все еще сохраняли ту странную твердость, которая не была металлической, и не была костяной, но была похожей на твердость замерзшего полотенца. Когда музыка прекратилась, все захлопали. Но Хелена пошла к Якобзону, пока другие снова начали танцевать. Медленно Иве следовал за ней. Якобзон качался на своем стуле туда-сюда и радостно дул в детскую трубу. Сигара тлела на фаян­совой тарелке. Хелена со смехом закрыла себе уши. - Мы же увидели уже в Маньчжурии, что такое эта Лига Наций, - говорил кто-то в соседней ложе. - Ну, что, но кто же такой Эррио, обыватель. Хелена не убрала руку. Она склонилась к Якобзону и неловко засмеялась. Ее губная помада стерлась немного и сидела как красноватая тень в углах рта. Какие прекрасные зубы, подумал Иве. Хелена прикрепила маленькую зеленую шляпку на лысину Якобзона, она косо сидела у него на затылке. Якобзон кривил лицо в веселых гримасах. Он пододвинулся ближе к Хелене, опустил очки в роговой оправе на кончик носа, и весело ко­сился поверх бокалов. - Клоун, - сказал очень громко Иве. Все же, у Якобзона под его слоем жира скрывался первоклассный характер. - Я уже вижу, вы при всех обстоятельствах хотите оскорблять меня, - сказал он Иве с внезапной се­рьезностью. - Боже, я же понимаю это, - сказал он, - сейчас людям, вроде вас, очень трудно. Они не справляются с жизнью. Теперь Иве громко засмеялся, и он радовался, что его смех не звучал фальшиво, да и не был фальшивым. - Нет, - смеялся он, - я на самом деле не справлюсь с вашей жизнью. Якобзон повернулся к Хелене и спокойно сказал: - Итак, сударыня, я готов купить кар­тину. Не обижайтесь на меня, если я открыто скажу вам, что она кажется мне еще не вполне зрелой. Но, все-таки, я вижу талант, и я понимаю свою задачу в том, чтобы поддерживать таланты. Вы назначили мне цену, и я готов заплатить ее. Она несколько высока, но каждый должен знать, чего он стоит. - Естествен­но, - сказал Иве, - искусство - это не роскошь, а милость, для того, кто его де­лает, и со стороны того, кто им торгует. - ...Ыотеп отеп, «имя говорит само за себя», сказал кто-то в соседней ложе, - этот генерал фон Шлейхер... Якоб- зон выписал чек и передал его Хелене, прикрыв рукой. Хелена медлила, и ка­кое-то мгновение держала его сложенным в руке. - В чулок, - громко произнес Иве. Хелена внезапно выглядела, как беспомощный ребенок. Почему я мучу ее, думал Иве, что я за подлая свинья. Но Хелена была спокойна и положила чек в сумочку. - Ты просто невоспитанный мальчик, - произнесла она почти нежно. - Спасибо, - сказала она Якобзону, - это очень поможет мне. - По поводу вы­ставки я еще поговорю с вашим дорогим супругом, - сказал Якобзон, и улыб­нулся Хелене с отцовской приветливостью. Иве сидел как оглушенный. Группа молодых господ бушевала между столами. Они пытались своими горящими си­гаретами заставить лопнуть воздушные шарики у дам. Совсем юная девушка в широких, белых брюках и тесно прилегающей майке удалилась от них и про­ворно на длинных ногах пробежала через проходы. Наконец, она остановилась, прислонилась, быстро дыша, к стене ложи. Пять сигарет попали в шарик, кото­рый лопнул со слабым щелчком. Пять молодых господ, затаив дыхание и с вы­тянутыми вперед носами, рассматривали девочку. Она пару секунд сдержанно глядела вперед из чуть-чуть косых глаз, потом она грациозным движением ото­двинула кавалеров и выскользнула. Господин во фраке с маленькой белой ро­зеткой в петлице склонился к Хелене и дал ей визитку. - Покорнейше прошу вас, - сказал он, любезно наклонив макушку, - принять участие в конкурсе красоты. Через десять минут в синей комнате. И Иве видел согласие между этим господином и Якобзоном. - Хелена, - сказал он. - Что такое, - сказала Хелена, - я же только последовательна. Она поблагодарила и взяла визитку, которую она крутила между пальцами. Шаффер пришел в ложу. - Как дела? - спросил он. - Спасибо, отлично, - сказал Иве. - А у вас? Хорошо развлекаетесь? - Пре­лестный праздник, - сказал Иве. - Ну, я не знаю, - сказал Шаффер, - я нахожу это в целом немного глупым, - сказал Шаффер и пристально посмотрел на Хе­лену с заметным желанием быть представленным ей. Но Иве вовсе не подумал об этом. - Естественно, - сказал он, - без вашей жены. Как поживает ваша су­пруга? - Спасибо, хорошо, очень хорошо, - сказал Шаффер, - итак, до вечера в пятницу, и исчез. Микки-Маус потеряла свой хвост под громкий хохот, и Хелена пошла танцевать с Якобзоном. Иве поднялся медлительно и пошел через прохо­ды, засунув руки в карманы куртки. Всюду на лестницах разместились пары. Иве, широко расставляя ноги, перелезал через них. - Простите, - говорил он. - О, не за что, - сказала одна девушка и стряхнула рукой большое грязное пятно, которое подошва Иве оставила на ее широком рукаве. Дама в серебристой ламе лежала тяжело и счастливо на верхней части туловища какого-то очень молодо­го аргентинца, ее белокурая голова устроилась на его широком плече, они оба неподвижно смотрели на танцующих. Когда Иве проходил мимо них, он увидел, что она беременна. Он встал за эстрадой с музыкантами, рядом с виолончели­стом, и смотрел в зал. Он искал Хелену среди танцующих, но не мог ее найти. Наконец, она поднялась мимо него по лестнице, совсем рядом с ним, в сопро­вождении Якобзона, и с несколькими другими девушками исчезла за дверью. Иве склонился над перилами лестницы и пристально смотрел в зал. Да, а во время отступления, думал он, мы танцевали почти каждую ночь. Парни были как сумасшедшие. Прошли сорок километров, и тогда вечером, вместо того, чтобы завалиться спать, сразу бежали на танцы. Фельдфебель Брюкнер прихо­дил в ярость: как всю ночь плясать, так это они могут, а как стоять в карауле, то они тут же слишком устали. В Кирхенхайне священник по воскресеньям с кафедры предостерегал девушек, что все солдаты, мол, больны; и вечером был большой шум перед домом священника. Ему тогда пришлось все улаживать. Естественно, поп был прав, но это же была, конечно, милая родина, на которой у большинства выгибался член. Собственно, все же, это тоже результат, думал он, как чума позднее ограничила распространение венерических болезней. Он там тогда и научился танцевать. В каком-то сарае, в который дождь моросил через дыры в крыше, и ветер выл сквозь трещины в стенах. Когда они получали шнапс, один играл на обтянутом шелковой бумагой гребне, и они обнимали друг друга, и принимались топать ногами, в своих подбитых гвоздями армейских бо­тинках и грязных, мятых брюках. Иве держался за крючок портупеи и смотрел на загоревшую, веснушчатую шею товарища, с большим усилием поднимавшу­юся из серой повязки. Раз, два, три, раз, два, три, так, что гумно гремело. Странно, что он за последнее время так часто думал о войне. Каждая ночь по­следних недель была наполнена дикими снами из войны. Никогда, думал Иве, я не испытывал такой страх, как во снах. Или даже еще больше, старина, не об­манывай себя, ты испытывал жалкий страх. Или это теперь тоже поза? Поза старого солдата, все это поза. Но всегда чувство, хоть этого и нет, что другие смотрят сюда. Никто, естественно, не смотрел сюда. Если все это так несется перед тобой в дерьмо, здесь, там, и там ты теперь вынужден пройти. Не говори, что самое тяжелое - это действие, там помогает мгновение, движение, самое тяжелое в мире - это решение. Так или примерно так. Но кто же это так сказал? Грильпарцер? Конечно. Странно. Но однажды взорвавшись, это прошло, как будто отрезало. Отрезало, как страх сна при пробуждении, и в остальном оста­ется только большое удивление. Тогда приходит пухлая хозяйка с завтраком. С безобидным завтраком, две булочки и кучка масла и невкусный бульон. Такое можно съесть только стоя, и быстро проглотить с отвращением. Каждое утро, видя безвкусные булочки, он тосковал по военному хлебу, по этой темной, горькой массе, либо скользкой, либо уже позеленевшей в трещинах, и во рту появлялись жесткие комки. Но что это было за наслаждение. Естественно, они ругались и тосковали по белым, безвкусным булочкам. И когда они плясали в сарае, мужчина с мужчиной, и потели как свиньи, они думали, вероятно, о де­вушках в вечерних платьях и о «ласковой бальной музыке».