Поп Леонтий, обогнав Игнашку, первым заскочил в избу, схватил кочергу, разгреб жар в печи.
- Кабы согреться, отец Леонтий, - несмело произнес Игнашка, ставя корзину на лавку.
- Рыбку надо поначалу чистить, потом греться.
- Да ить продрог до костей.
- Сидор тоже озяб, однако дело делает.
Игнашка вздохнул, вытащил из-за голенища ножик.
- Мелковата рыбка попалась. Надо было на другое озеро идтить, где шшуки водятся.
- А куды нам больше-то. И этого не съедим. Наварим, нажарим, напарим, остатнее куды денем?
- Неужто за два дня не осилим?
Поп Леонтий сощурился:
- А кто тебе сказал, что мы тут два дня будем сидеть?
- Дак ить недельная очередь наша послезавтра наступает...
- То моя очередь, а твоя завтра. Служить станешь не со мной.
Игнашка-пономарь, одурело глядя на священника, почесал щеку, переступил хлюпающими сапогами.
- Чтой-то я не уразумею...
- Уразумеешь. Ты у меня понятливый.
Игнашка расплылся в дурацкой ухмылке до ушей, унес корзину на порог, заскрипел ножом по чешуе.
От горшка с ухой, от противней с жарким потек по избе вкусный запах. Все трое потянулись к столу. Поп Леонтий возвел очи горе, наскоро прочитал молитву, благословил трапезу. Уселись. Игнашка с Сидором нажимали на пиво, поп Леонтий цедил квасок, заедал жареной рыбкой, шумно обсасывая косточки...
Игнашку все мучило, почему священнику вздумалось отсылать его служить кому-то. Однако помалкивал, знал, что, только начни спрашивать, старик взбеленится, отругает, еще и плетью может огреть. А плетка у отца Леонтия крученая и всегда при себе.
Поп Леонтий расчесал бороду, выгреб рыбьи кости.
- А ну-ка, чада мои, поведайте, кто из священнослужителей ныне у архимандрита в чести.
Игнашка еще рот раскрывал, а Сидор уже:
- Окромя Геронтия, быть некому. Даже тебе, отец Леонтий.
У попа сделалось скорбное лицо.
- Ох, верно баишь, Сидор. Хучь я и духовный отец архимандрита, а не мне почет. Истину баишь, сын мой. Бывало, при отце Илье, царство ему небесное, жили припеваючи. Строг был Илья, непереносен порой, да нас, стариков, жаловал. Теперя же младые иноки в чести, безнравственные бражники. Старую веру забывают, того и гляди станут служить по новым служебникам. А надоумливает на это архимандрита черный поп Геронтий.
- Полно, так ли уж? - усомнился Сидор.
Поп Леонтий недовольно сверкнул глазками.
- Ведаю доподлинно, потому как яз есмь духовный отец владыки. Возвысился Геронтий над всеми нами. А кто он был до пострига? Обыкновенный подьячий чебоксарский. Сидючи в приказах да в губных избах, учился лукавству. Заносится златоуст своей грамотностью, тщится нашего брата за пояс заткнуть, в уставщики попал. Ты говоришь - "полно"! Вот погодите, возьмет он весь монастырь за глотку, наплачетесь, обратит он вас в никонианскую веру...
Игнашка переводил выпученные глаза с отца Леонтия на Сидора, его так и подмывало сказать свое. Наконец не выдержал:
- Надо с Геронтия спесь сбить!
- Молчи! - цыкнул на него поп Леонтий - Молчи! Ты меня слушай, а сам нишкни.
Игнашка захлопнул рот, вобрал голову в плечи.
- Так-то лучше, - сказал отец Леонтий, - завтра чуть свет явись пред старцем Савватием, пади в ноги и проси слезно: служить-де у отца Левонтия боле невмоготу, замучил вовсе. Клепай на меня. Да с умом клепай-то. Чуешь? Языка особо не распускай. Проси, моли келаря, пущай сам али другой властью поставит тебя на службу к Геронтию.
Игнашка в волнении опорожнил ковшик пива, обалдело заявил:
- Ну уж дудки! Чего я у Геронтия не видал?
Поп Леонтий удрученно покачал головой.
- Дал бог помощничка...
- Да я...
- Молчи, дурак! Так надо.
- Дак ить я...
- Плеть возьму, Игнашка, коли еще какую дурь ляпнешь!
Пономарь присмирел.
- То-то. Уйдешь к Геронтию, станешь служить ему честно. Прикинься овцой, исполняй все, что укажет, добейся милости. А меня избегай.
Игнашка хлопал белесыми ресницами, поп Леонтий продолжал, жмуря глазки:
- Но помни, ежели меня слушать не станешь, быть тебе биту. Все, что от тебя потребуется, через Сидора передам. Уразумел?.. А ты, Сидор, веди речи меж мирянами по-тонку, намекай, что, мол, Геронтий хочет служить по-новому, случая ждет, надо следить за ним позорче.
Сидор покачал головой.
- Многим люб Геронтий, потому не станут меня слушать.
- Надо, чтобы слушали. Вода и камень точит. Зарони искру сомнения в людях, и она даст плоды скорые. С одним тайком поделишься, с другим, с третьим - глядишь, люди призадумаются, а там и сами начнут твои басни перепевать. Нет ничего проще, как испачкать человека, - попробуй-ка потом, отмойся...
"Ох и стерва старикашка! - думал Хломыга, слушая попа. - Черт меня дернул связаться с ним. Улестил, деньги давал. Из-за них, из-за денег окаянных, теперь вот пляши под его дудку, черни людей. Ох, закрутила меня судьбина, дальше некуда".
- ...И вот еще что, - журчал поп Леонтий. - За Никанором присмотреть не мешало бы - больно уж тихо живет бывший царский духовник, незазорно, мне такие тихие не по душе.
- Отец Никанор - старец благочестивый, содержит себя в большой строгости, - проговорил Хломыга, - но, коли уж тебе свербит, последить можно. Есть у меня на примете один человек, да за здорово живешь палец о палец не ударит.
- А ты посули, посули. Очень мне хочется знать, что у отца Никанора на уме.
- Посулить-то можно... - Сидор почесал в затылке, сощурился насмешливо: - Самого-то тебя небось отец Никанор к себе не допущает?
- "Не допущает, не допущает", - забрюзжал поп Леонтий. - Твое какое дело? Ладно уж, за мной не пропадет. Расстарайся, Сидореюшко. А что с Геронтием делать, я знак подам.
2
Сразу после смерти архимандрита Ильи стал отец Никанор докучать государю просьбами, дабы отпустил Алексей Михайлович его, старого, на покой в родную соловецкую землю, и в конце концов добился своего. Царь милостиво разрешил своему духовнику ехать на вечное жительство в древнюю обитель, и Никанор, теперь уже бывший саввинский архимандрит, в сопровождении верного Фатейки Петрова подался в полуночную сторону, где за поморскими лесами и болотами, за кипенью сулоев - водоворотов Онежской губы - ждала его беспокойная и странная жизнь.
Сошедши на святую землю Зосимы и Савватия, Никанор распростерся на ней ниц и поцеловал ее. Он не стал ликоваться с ней по-монашески, а благоговейно поцеловал, как сын целует свою мать. Теперь можно было обо всем неспешно подумать, рассудить и взвесить.
Уже в первые месяцы Никанор узнал, что назначение Варфоломея в обители встретили по-разному. Одни вздохнули, освободившись от тирании Ильи и ожидая установления строгих, но справедливых порядков, другие восприняли это как оскорбление их собственного достоинства, а среди третьих обнаружились великое шатание и разброд, и они готовы были поддержать того, кто окажется сильнее...
Шли годы. Черный собор обновился. В усолья, на промыслы и подворья назначались новые приказчики, любимцы архимандрита, и оттого число недовольных новым настоятелем росло.
Никанор притаился, выжидая. Он умел ждать. Слишком велика была цель заполучить сан соловецкого архимандрита, чтобы делать поспешные, опрометчивые шаги.
"По образу черный собор с Варфоломеем во главе - это сборище зеленых, неотесанных горлопанов, опьяневших от власти, которая свалилась на них, как манна с неба, а по сути он - гниющая сердцевина еще здорового внешне дерева, - рассуждал про себя Никанор, неторопливо прогуливаясь по узкой снежной тропинке. - Не узнать монастыря. Настоятель проводит время в пьянстве, в разгуле, с безнравственными собутыльниками разъезжает по вотчине, посулы и поминки берет, казну пустошит... Ладно. Все это мне на руку, ибо всякая смута, всякое недовольство размывает почву под Варфоломеем. Переспеет яблочко - свалится, а я тут как тут..."
- Подай, святой отец, на пропитание, - внезапно раздался за спиной простуженный голос.
