- "...а та хлебная дороговь, - читал Нагаев срывающимся голосом, - от медных денег пошла, что велел окольничий Федор Ртищев чеканить на денежных дворах... Медные деньги делались по тайному сговору с королем польским, дабы подать Москву и все государство российское ляхам..."

- У-у-у! - загудела толпа.

- "...Милославские Илья Данилович, Иван Андреевич... переметнуться к Польше... Вор Васька Шорин удумал сбор пятинной деньги, а с теми деньгами мыслит податься к ляхам и государю изменить... Православные, хватайте изменников, бейте челом государю о милости!.."

Толпа глухо ворчала, раздавались отдельные выкрики:

- Истина в письме говорена!

- Раскрыли глаза наконец-то.

- Идем к Шорину, ужо ему, вору!

- Эх, любо! Подымай народ, лупи сполох!

- Пономарь, бесова курица, бей в набат!

Нагаев кончил читать, нахлобучил на голову засаленный колпак, взмахнул бумажным столбцом:

- К Земскому приказу, браты, там читать будем!

Толпа пришла в движение. Рядом с Егоркой очутился Провка Силантьев.

- Егорка, Лунка, вы здеся...

- Что же деется, брат?

- В Котельниках тако ж письмо объявилось. Там нашего полку солдаты лавки громят, купцов выносят.

Лунка перекрестился:

- Слава богу, видать, наступила пора. Долгонько дожидались.

К Земскому тянулись мукомолы, квасники, каменщики, плотники, мелкий посадский люд, некоторые стрельцы шли без оружия. Сполох висел над Москвой.

Из-за угла вылетел на гнедом коне Григорий Юшков, откидываясь в седле, натянул поводья, остановился, пропуская толпу.

- Эй, служилый, с нами давай! - кричали ему из толпы.

Он вертелся в седле, щерил мелкие зубы. Увидев солдат, двинулся на них:

- Сей же час в полк!

Приятели остановились.

- А что нам в полку-то делать? - спросил Провка, придурковато глядя на майора.

- Службы не знаешь!.. - ревел Юшков. Жилистая рука сжимала плеть, но он не поднимал ее, чуял: может худом обернуться горячка.

В это время из переулка выбежало еще несколько солдат из роты Панфилова. Впереди несся Фомка, блестя шальными глазами.

- Стой! - опять заорал Юшков, багровея лицом.

Фомка остановился, замедлили шаг и те, кто бежал за ним.

- Становись шеренгой! - вопил сторожеставец.

- Будя! - оборвал его Лунка, подходя к коню и беря его под уздцы. Слазь с животины!

Юшков задохнулся от ярости, поднял было нагайку, но тут его мигом стащили с лошади. Лунка изловчился и с силой пнул сторожеставца под зад. Юшков растянулся на бревнах мостовой, но быстро вскочил и, не оглядываясь, побежал в ближайшую улицу. Вслед ему свистали, улюлюкали солдаты. Их собралось человек сорок.

Лунка скомандовал:

- Други, Москва поднялась. Айда в Кожевники, в другие роты! Подымем полк!

- Веди, Лунка!..

Григорий Юшков как был - в замаранном мундире, без шлема, прихрамывая, добрался до церкви, где на молебствии находились полковые урядники. Полковник Аггей Алексеевич Шепелев, густобородый осанистый мужчина, истово клал поклоны, размашисто осеняя себя крестным знамением. За его спиной усердно молились капитаны, поручики, прапорщики... Священник в блистающей жесткой фелони кадил, не жалея ладана, во здравие великого государя Алексея Михайловича.

Распинав нищих, облепивших паперть, как мухи падаль, Юшков трижды перекрестился, цыкнул на загомонивших убогих и, как в холодную воду, ринулся в храм. Протиснувшись к полковнику, привстал на цыпочки, зашептал в самое ухо:

- У мужиков на Москве гиль2 учинилась. Нашего полку солдаты спознались с черными худыми людишками, начальства не слушают, меня едва не убили до смерти, да бог спас...

Рука полковника замерла у левого плеча. Глядя на качающееся кадило, Шепелев мысленно повторил слова сторожеставца, стараясь постичь суть. Сзади послышался ропот, беспокойно зашевелились урядники...

Шепелев наконец понял, резко повернулся и широким шагом, давя каменные плиты, направился к выходу. За ним повалили урядники, наступая на ноги богомольцам. Служба смешалась. Поп растерянно продолжал кадить. Затворя огромный рот, таращил и без того выпуклые глаза великан дьякон.

На паперти Шепелев остановился, схватил за плечи сторожеставца, глянул в побелевшее от страха лицо пронзительными зрачками:

- Брешешь!

Тот перекрестился:

- Истинный Христос! Роты Онисима Панфилова солдат ударил меня...

- Я не о том! Что тебя едва не прибили, мне дела нет: какой ты, к бесу, урядник, ежели тебя любой солдат поколотить может!

Юшков молчал, опустив глаза. "Самому бы тебе оказаться там, черт здоровый!" - подумал он.

Полковнику пришлось снова встряхнуть его, и сторожеставец залепетал.

- Гиль... толпа к Земскому подалась... Черный люд поднялся, подметные письма читают, бояр, купцов побивать хотят...

Полковник задумался, стал медленно спускаться с крыльца. Прапорщик Песковский торжествующе поглядел на хмурого Панфилова:

- Ну, капитан, дожили! А я-то сколько раз твердил, секи солдатню, покуда страсть к воровству не вышибешь.

Панфилов дернул плечом, досадливо поморщился.

- Не по ндраву, вишь! - усмехнулся Песковский и, отвернувшись к другим капитанам, вполголоса, так, чтобы не слышно было полковнику, быстро заговорил:

- Чую, надо отсюда убираться в Коломенское.

Один из капитанов, по лицу которого пробегал белый шрам, сказал:

- Дурь! Неможно солдат одних оставлять, надо уговорить их вернуться в полк.

- Дурь у тебя! - вскинулся Песковский. - Гиль по всей Москве идет. Останемся тут, запишут потом в гилевщики. А в Коломенском - государь, он увидит, кто с ним, а кто против...

Капитан со шрамом фыркнул, махнул рукой и вместе с Панфиловым поспешил за полковником. Шепелев, поддерживаемый конюхом, грузно сел в седло, зычно подал команду:

- Солдат собрать в роты. Весь полк в Кожевники! С богом!

Ротный капитан князь Кропоткин лежал на лавке у себя в горенке и от скуки глядел в потолок, считал мух. Происходил Кропоткин из захудалого рода, до того разорившегося, что к государеву смотру князь не мог вооружить не только холопов своих, но и себя. Хозяином он был никудышным: почти все крестьяне разбежались от него, земля была в запустении, животина передохла, - и пришлось ему идти служить государю не в дворянскую конницу, а в пешие полки нового строя. Пожаловали князя чином капитана над ротой, доспехом и оружием, и начал он тянуть лямку урядника. Единственное, на что он был способен, это часами мечтать о неожиданной царской милости, которая, по его скудному разумению, когда-нибудь да должна же на него свалиться... Но вот беда, отличиться не в чем, хотя князь даже и не ведал, как можно отличиться перед государем.

Кропоткин вздохнул, повернулся на бок, уставился в бревенчатую стену, по которой деловито бегал голенастый паук...

Сквозь сон услышал капитан какой-то неясный шум во дворе. Открыл глаз, потом - другой, спустил ноги с лавки. Со двора вдруг хлестнуло, как выстрел:

- Барабан! Бей в барабан!

Князь обомлел. Тревога? Что за черт!.. Стал быстро натягивать сапоги, перепутал, сбросил, надел снова. Напяливая мундир, силился разглядеть через волоковое окошко, что там, на улице. Схватил шишак, цепляя на ходу палаш, выскочил за дверь.

Солнечный свет больно резанул по глазам. Капитан зажмурился на миг.

- Эй, князь, будя спать! Набат!

Перед Кропоткиным, приплясывая от возбуждения, размахивал руками солдат роты капитана Панфилова холмогорец Егорка Поздняков.

- Как набат, почто набат? - забормотал ошарашенно князь.

- Измена! - орал Егорка. Вокруг него собирались копейщики, пищальники, обозники.

- Да говори толком! - взмолился князь.

Егорка перевел дух, оглянулся, словно желая убедиться, много ли народу собралось, торопливо заговорил:

- На Лубянке, в Котельниках, еще в иных местах на Москве письма объявились про измену боярскую, про деньги медные. Народ лютует. Сейчас пошли двор Шорина грабить. На Красной площади лавки громят. Пойдут в Коломенское, к государю, правды искать...