- Ты не серчай, отец Никанор, мы люди безнавычные, порядков не ведаем, которые, значит, при царском дворе бывают. Вот.

"И этот владыкой не называет", - с досадой заметил Никанор.

- Что скажешь собору, отец Никанор? - продолжал Азарий. - Али указ какой привез, так покажи.

Никанор помедлил, соображая, о каком указе хотят услышать старцы, и проговорил:

- Нет у меня никаких таких указов, по которым велено бы вам служить по-новому. Есть токмо грамотка, коя велит мне быть в своей келье, а вам давать мне покой по-прежнему.

- Вручали ли тебе указ о новом богослужении? - спросил Терентий.

- Давали, да я не взял, - не моргнув глазом, соврал Никанор.

Старцы опять пошептались, и Геронтий, прищурившись, сказал:

- А почто ты, Никанор, клобук переменил?

Никанор спохватился: "Тьфу, дурень старый! Как же это я обмишурился, не ту шапку напялил? Однако же, в каком клобуке я ныне быть должен?.."

- Мы знаем, что ты покаялся на церковном соборе и от старой веры отступил, - молвил Феоктист и, как бы приходя на помощь старцу, добавил: Это нам ни к чему.

"Фу ты, пронесло! - обрадовался Никанор. - Держатся Соловки старого обряда!" Он встал, стащил с головы московский клобук и кинул его на пол.

- Возложили сей убор на меня силой, и я ему не рад! - воскликнул он, широко двуперстно перекрестился к огорченно подумал: "Израсходовался я на него, зря деньги бросил..."

Геронтий потрогал носком сапога клобук, хмуро заявил:

- Надеялись мы на тебя, Никанор, что станешь заступой нашей перед государем, как сам сулил, а на деле привез нам неведомо что.

"Все вынюхали, обо всем наслышаны", - сокрушенно подумал Никанор и произнес:

- А поезжай-ка ты, Геронтий, к Москве и отведай с мое. Я погляжу, как-то тебя употчуют никониане.

- Однако Епифаний стоял крепко, - возразил Азарий.

- А где ныне Епифаний-то? Язык отхватили да в Пустозерск сволокли старца. А мы здесь объединимся и государю с никоновской церковью откажем. Никанор вытянул из-за пазухи кису, развязал, высыпал на стол деньги. - Брал я у вас на поездку двести рублев, возвращаю сто двадцать восемь копейка в копейку.

Старцам это понравилось: не транжирил Никанор всуе казенные деньги, не беспутствовал вроде Варфоломея, остатние сдал, как положено.

Еще опосля отчет принесу, - посулил Никанор.

- Дай-ка сюда грамоту о том, как тебе жить велено, - попросил Азарий.

Никанор торопливо достал бумагу и передал келарю. Он был противен самому себе. Чего ради он суетится, спешит с оправданиями? Неужто вид оружия навел на него безотчетный животный страх?

Келарь Азарий принял грамоту и оглянулся на Корнея. Никанор в недоумении смотрел на обоих. Корней медленно качнул головой, и келарь, высоко подняв бумагу, разорвал ее на узкие полоски.

- Жить тебе, владыка, в архимандричьей келье, печься тебе о соловецкой братии. Мы государю непослушны учинились, а потому государев указ для нас не указ. - Азарий кашлянул, опять оглянулся на Корнея. - Вот... Да.. А ты ведай нами, как поставлено черным собором, а мы тебя ни в чем не подадим.

У Никанора выступили на глазах слезы. Он низко поклонился, сказал растроганно:

- Буду стоять с вами до конца и, коли надо, смерть приму за истинную веру.

Старцы одобрительно кивали головами, миряне же с Корнеем хранили гробовое молчание, и старцы быстро притихли.

"Господи! - сообразил тут Никанор, - да ведь черный-то собор ни дать ни взять - Петрушка на руке скомороха! Не черный собор дела вершит, а эти вот смерды с саблями. И Корней. Так кого же я выпестовал?! Доигрался сборищами на дворе монастырском, черных мужиков к кормилу поставил своими руками..."

Заговорил Геронтий:

- Люди зело озлоблены на отступников - архимандритов Иосифа и Варфоломея. Намедни Иосифа чуть не убили до смерти. Мы написали государю новую челобитную, что в старой вере будем стоять крепко и пастыри, присланные им, нам не надобны.

- Пора Иосифа и Варфоломея убрать из монастыря вкупе со свитой, чтоб не смущали народ, - согласился Никанор. - А мыслю я, дети мои, что ныне у нас с государем нелюбовь пойдет, да бог не выдаст. Не отступайте вы от старого благочестия и велики будете у Христа человеки. За то ныне мы страждем и обращаемся ко всем, чтоб от прелести отступления оберегались, и врагов креста Христова не устрашались, и мужски за благочестие предавались на разные муки и терзания или как кому бог благословит. Так учит нас великий мученик отец Аввакум. Аминь!

- Аминь! - хором отозвался черный собор.

Звякнуло оружие. Миряне поднялись с мест, словно нехотя подходили под благословение архимандрита и один за другим оставляли келью. Только один Корней стоял у дверей и, приподняв бровь, испытующе глядел на Никанора.

- "На муки и терзания за благочестие..." - медленно повторил он слова архимандрита и вдруг резко спросил: - А благословит ли архимандрит на оружный мятеж?

Снова в смертной тоске застыло сердце Никанора. Старцы, потупившись, молчали, за дверью слышалось приглушенное звяканье железа.

- То-то, - тихо, но твердо проговорил Корней и, уже шагнув через порог, добавил, обведя темным взглядом притихший собор: - Народ благословит!

* * *

Летели комья снега из-под копыт ямских лошадей, визжали полозья на крутых поворотах северного тракта по укатанной ветром снежной целине замерзшего двинского русла. Сотник московских стрельцов, понаторевший в разных щекотливых поручениях, Василий Чадуев кутался в овчинную шубу, дышал на застывшие пальцы и часто ощупывал в суме государевы грамоты19, которые вез он по царскому указу двинскому воеводе и мятежным Соловкам. А в грамотах говорилось:

"...За противность нововыбранных своевольством келаря, и казначея, и их единомышленников ко святой соборной и апостольской церкви и за непослушание Нам, Великому Государю, и Святейшим Вселенским Патриархам, того Соловецкого монастыря вотчинные села и деревни, соляные и всякие промыслы, и на Москве и в городах дворы со всякими запасами, и соль отписать на нас, Великого Государя. И из тех сел, и деревень, и от всяких промыслов денег, и всяких запасов, и соли, и разных покупок с Москвы и из городов в тот монастырь пропускать не велели до нашего, Великого Государя, указу".

"...А вы бы, слуги, служебники, и богомольцы всякого мирского чину, и работники, келаря и других соборных людей ни в чем не слушали и - до нашего, Великого Государя, указу - из Соловецкого монастыря вышли все в монастырские села, и в деревни, и на соляные промыслы, а им, противникам и непослушникам, келарю и казначею и их единомышленникам, наш, Великого Государя, указ за их непослушание и противность будет вскоре..."

Заносило снегом соловецкую землю, сковало крепким льдом Онежскую губу. Все побелело, заиндевело. Лишь сурово чернели могучие стены Соловецкого Кремля, наглухо были заперты его ворота.

Маленький островок, осмелившийся перечить церкви и государю, готовился к открытой борьбе, и никому не ведомо было, куда заведет эта борьба и чем кончится.

1 Взводень - сильное волнение на море, крутой вал.

2 Война России с Речью Посполитой за освобождение Украины и Белоруссии началась весной 1654 года. Война Русского государства со Швецией происходила в 1656-1658 годах. В 1658 году польские магнаты и шляхта вновь открыли военные действия в Белоруссии и на Украине, и русское правительство вынуждено было заключить со Швецией перемирие, а затем договор о мире (в 1661 году в Кардиссе), по которому снова Россия лишалась выхода в Балтийское море. Описываемый в главе период относится к июлю 1662 года.

3 Милославский Илья Данилович - тесть царя Алексея Михайловича. Милославских ненавидел народ за чинимые ими притеснения и спекуляцию деньгами "- Ртищев, злотворец " Приближенный царя, один из активных инициаторов выпуска медных денег, который преследовал цель - выкачать серебро из народного кармана для ведения войны. "...Васька Шорин да Сенька Задорин. " Именитые московские купцы, владевшие многими промыслами и торговыми заведениями, особенно ненавистные народу и усугубившие эту ненависть сбором "пятой деньги" (20% с торгов и промыслов).