...В доме было тихо. Сняв сапоги, Феофан на цыпочках прошел в сени и осторожно тронул дверь, ведущую в подклет. Скрип петель прозвучал как гром небесный. Феофан замер, готовый шмыгнуть обратно. Так простоял он в неподвижности, затаив дыхание, еще некоторое время.

Из чуланов доносился храп обитателей. Где-то в темноте возились и пищали крысы, и Феофан боязливо переступил босыми ногами - крыс и мышей он боялся с детства.

Мелкими шажками двинулся он в людскую, тихо ощупывая и считая про себя двери чуланов. Вот наконец пятая дверца. На минуту он остановился, сдерживая дыхание, затем проскользнул внутрь. Где же топчан, на котором спит Милка? Или, может статься, рядом с ней сын? А, была не была...

Пальцы коснулись грядки топчана, пробежали по чему-то ворсистому очевидно, это было одеяло - и вдруг зарылись в ворох волос.

- Кто? Кто тут? - спросил Милкин голос, и Феофан прямо на этот голос сунул ладонь, зажал ей рот. Милка забилась - он даже не ожидал, что баба может быть такой сильной. Одной рукой он скинул одеяло, и пальцы сразу же ощутили горячее женское тело.

- Маманя! - разрезал ночную тишину детский крик. - Маманя, я боюсь! Где ты, маманя?

Этот крик словно удвоил Милкины силы. Одним рывком она освободилась от ладони, зажимавшей ей рот, а потом пружинистым толчком отбросила Феофана к двери. Тот не удержался на ногах и вывалился наружу.

Громко плакал Степушка. В соседних чуланах загремело, затопало. Феофан, ничего не соображая, ринулся в сторону, налетел впотьмах на стену аж искры из глаз посыпались. Вспыхнул свет, и он увидел, что находится далеко от входной двери и стоят перед ним бабы и мужики в исподнем и с любопытством его рассматривают.

- Вот... заблудился малость, - скривил губы чернец в дурацкой ухмылке, - не обвык еще.

Почему-то он был твердо уверен, что Милка не выйдет из своего чулана, и потому хотел спросить, где тут можно справить малую нужду, но перед ним появилась Милка, простоволосая, державшая на руках бьющегося в плаче мальчика. Подойдя вплотную к чернецу, она некоторое время в упор глядела в его бегающие водянистые глаза. И опять Феофан струсил, снова испугался он разъяренной бабы.

- Убирайся, кобель! - проговорила Милка. - Вон отсюда, падаль паршивая!

И Феофан побежал, проклиная собственную неосторожность, гадину Милку, дураков работников, высыпавших из чуланов. Кровь бросилась в лицо, стучала в висках, и казалось, что вот-вот она, клокочущая, как кипяток, брызнет из глаз...

Степушка заходился в плаче.

Жена кривого Аверки, дородная бабища, распоряжалась, точно воевода на поле боя:

- Милка, давай скоре ковшик, готовь чисту сорочку!

Принеся уголек из печи, она вздула его, бросила в ковшик, налила туда чистой воды, потом набрала ее полный рот и неожиданно спрыснула лицо мальчика. Степушка замолчал, а она, умывая его оставшейся водой, приговаривала:

- От встречного-поперечного, от лихого человека помилуй, господи, раба твоего Степана! От черного человека, от рыжего, завидливого, угодливого, от серого глаза, от карего глаза, от синего глаза, от черного глаза... Соломонида-бабушка, христоправушка, Христа мыла, правила, нам окатышки оставила!.. Запираю приговор тридевяти тремя замками, тридевяти тремя ключами... Слово мое крепко! Аминь...

Взяв у Милки чистую сорочку, изнанкой обтерла лицо Степушке, передала притихшего мальчонку матери.

- А ты чего встал как пень! - Грозно глянула она на мужа. - Собирайся тотчас да езжай в плавежну избу. Скажешь: новой приказчик к мужней бабе пристал. Уж я этих приказчиков знаю: не отступятся, покуда своего не добьются.

- Так-таки и знашь? - съязвил Аверка.

- Поезжай, говорят! - и жена треснула мужа могутным кулаком промеж лопаток.

На утро невыспавшийся и злой Феофан просматривал в братской келье кабальные записи, которые по одной передавал ему Дмитрий Сувотин. Старец сидел в своем кресле, ссутулившись, то и дело хватался за поясницу. За его спиной, хитро ухмыляясь, стоял дьячок Лазарка и делал отметки в толстой тетради. У окна пристроился и от нечего делать ловил мух слуга, конопатый парнюга с тупым взглядом бельмастых глаз.

За стеной простучала копытами, заржала лошадь.

- Принесла кого-то нелегкая, - заметил Лазарка.

Ступени крыльца заскрипели под тяжелыми шагами, обитая войлоком дверь с визгом распахнулась, и на пороге объявился Бориска, следом за ним - Нил. Сзади виднелось бледное лицо Милки.

- Который? - спросил у нее Бориска.

Она молча показала на Феофана.

- А-а, старый знакомый, - проговорил Бориска и не торопясь приблизился к новому приказчику.

Феофан нагнул голову и, глядя исподлобья, угрожающе сказал:

- По какому праву врываешься в братскую келью без спросу?

Бориска сгреб его за подрясник на груди, приподнял с лавки:

- А по какому праву ты, сукин сын, по ночам к чужим бабам таскаешься?

- Отпусти! - Феофан рванулся, но не тут-то было, крепко держали его поморские руки. - Эй, люди, хватайте татя!

- Я тебе сейчас покажу "татя"! - Бориска выволок приказчика из-за стола и потащил в сени.

Феофан сучил ногами, хрипел:

- Помогите же, черти!

Старец Сувотин глядел в окно безучастным взглядом, тихо покряхтывая, усиленно тер поясницу. Дьячок Лазарка застыл с раскрытым ртом, с пера капнули и растеклись по странице жирной кляксой чернила. Вскочил было с места слуга, но на пути встал Нил, подбоченился, посмеиваясь. Тем временем, протащив Феофана через сени, Бориска приподнял его и вдарил ядреным кулачищем в грудь. Приказчик пролетел через входные двери, врезался в дощатые перила крыльца, проломил их и с грохотом рухнул на землю. Соскочив следом за ним, не давая прийти в себя, Бориска встряхнул его, поставил на ноги и от души приложился к монашеской скуле - Феофан покатился как бревно.

- Собирайся! - крикнул Бориска жене. - Тут нам делать больше нечего.

- Куда направишься? - спросил подошедший Нил.

- А леший знает, - признался Бориска, - подумать будет время, путей-дорог много на свете.

- Я с тобой. Эй, Лазарко!

На крыльце, пугливо озираясь, появился дьячок.

- Сколько Бориска и я заробили на вашем поганом усолье? Да живее, некогда нам. И деньги тащи, не то, гляди, сами вытрясем.

Дьячок скрылся в избе. Над стонущим Феофаном хлопотали двое слуг, остальной люд стоял поодаль. Негромко переговаривались мужики, но, видно, никто из них не сочувствовал новому приказчику.

Милка выбежала из подклета, держа в одной руке узелок, в другой замаранную ладошку Степушки. Мальчик, ничего не понимая, растерянно таращил глазенки.

Лазарка снова вынырнул на крыльцо, поднес к глазам тетрадь, молвил:

- Бориске - два рубля да пять алтын. Тебе, Нил,- два рубли тож да десять алтын с денежкой.

Нил поднялся к дьячку.

- Давай их сюды. Так. На-ко вот, держи три рубли. Держи, говорят!

Изумленный дьячок принял деньги.

- Бориска! - крикнул Нил. - Выводи кобылу, запрягай в повозку, а лучше - в сани, что мы с тобой мастерили.

Дьячок наконец пришел в себя

- Опамятуйся, Нил! Кобыла все пять стоит.

Нил сложил заскорузлые пальцы в кукиш, повертел им перед носом дьячка:

- По Соборному Уложению - три. Вот и получай! Всё по закону... Запрягай, Бориска!

1 Ям - почтовая станция, где меняют лошадей

1 Шиш - вор

2 Пластать - гореть широким сильным пламенем.

3 Протазан - копье с широким клинком.

4 Червчатый - багряный

5 Объярь - шелковая ткань с золотым или серебряным узором.

6 Опашень - широкий долгополый кафтан с широкими короткими рукавами.

1 10 июля 1658 года по окончании торжественной соборной службы Никон объявил, что оставляет патриаршество, и уехал в Воскресенский монастырь. Причиной тому были обострившиеся отношения с царем, который воспрепятствовал возвышению Никона и становлению духовной власти выше светской.

1 Морозовы - бояре, крупнейшие вотчинники, бывшие в родстве с царем. Борис Иванович Морозов был женат на сестре царицы - Анне Ильиничне Милославской и в первые годы царствования Алексея Михайловича фактически управлял делами государства. Саввинский архимандрит Никанор состоял в близком знакомстве с Морозовыми и пытался использовать их влияние на царя в своих целях, одна из которых - заполучить сан соловецкого архимандрита.