ТОЛМАСОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ

СПОЛОХИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СОЛЬ ЗЕМНАЯ

Глава первая

1

Долог путь от Белого моря до Москвы белокаменной. Каргопольский обоз, к которому пристал Бориска, двигался по древнему, проторенному новгородцами, исхоженному поморами торговому тракту. Скрипел обоз тележными колесами в дремучих лесах, чавкал по грязи моховых болот, катил вдоль берегов леших озер, плыл по Онеге-реке, бурливой и порожистой. Версты, версты... Мерились они, бесконечные, не полосатыми столбами, не дощечками с цифирью - знали путники, коли показалась изба Мокейки Дрючка, стало быть, отмахали от Кривого урочища десять верст, а минуют Дикое болото, значит, до заимки Будилки-охотника рукой подать - всего-навсего тридцать четыре версты. По дороге попадалось дичины всякой: пестовала птица своих птенцов, зверь - детенышей. Учуяв человека, звери со всех ног убегали в спасительную чащобу, да никто за ними не охотился - не подошло время. Зато на людей набрасывались тучи гнуса, и не было от него спасу ни днем, ни ночью.

Везли каргопольцы соль в рогожах с соловецких варниц и всю дорогу подсчитывали, какую корысть получат от продажи ее белозерцам да вологжанам. Сами деньгу немалую платили и продавать будут лишь за серебро с малой толикой меди. Не брать-то медь нельзя - живо в съезжую поволокут, а возьмешь маленько - и расспросных речей избежать можно...

В Каргополе распростился Бориска с обозниками, побрел искать попутчиков до Москвы либо, на худой конец, до Вологды. Одному пускаться в путь было опасно: озоровали по тракту лихие люди, не щадили ни купца, ни нищего...

От набегов воровских людей и неприятеля построен в Каргополе город деревянный с девятью башнями. Крепко рублены те башни, особливо Троицкая да Воскресенская, венцы выложены осьмериком, плотно посажены.

На берегу Онеги-реки грузно утвердился на века собор Рождества Христова. С высоты его во все стороны просматривается заонежская даль.

Бориска постоял на берегу, поглядел на сизые волны Онеги, вспомнил Ивана Исаича Болотникова, о котором слыхивал от своих родителей. Где-то здесь стрелецкий бердыш столкнул в прорубь человека, которого боялся сам царь...

На торговой площади, возле собора, где по понедельникам шумит торжище, сегодня тихо. Видно, придется бродить по городу да искать пристанища. Огляделся Бориска, увидел: выкатила из переулка телега, затарахтела колесами, за ней - другая, третья... В передней на груде пустых мешков сидел мужик в расстегнутом плисовом кафтане. Лицо у мужика тощее и злое, долгий нос на сторону сворочен, как кочерга. В других телегах - кули, бочонки, рогожи, на полвоза в каждой, правят мужики сумрачные, рослые, в длинных посконных рубахах и лаптях.

- Куда путь держите, православные, не на Москву ли? - окликнул их Бориска.

- А тебе что? - ни с того ни с сего взъелся кривоносый возница.

- Возьмите с собой, Христа ради.

- Бог подаст, - бросил через плечо мужик, проезжая мимо.

Бориска забежал вперед.

- Да что вы, некрещеные, что ли? Возьмите! Авось пригожусь.

У возницы совсем исказилось лицо, он взмахнул кнутом, заорал:

- Уйди с дороги, ожгу!

"Ну и люди, чисто собаки!" - Бориска отступил, пропуская телегу.

Последним трясся одноглазый старик в надвинутом на брови рваном треухе. Он молча кивнул Бориске: садись, мол. Не раздумывая, помор вскочил на телегу.

- Спаси тя бог! Имени не знаю.

- Антипком зовут. До Москвы, значит, шагашь?

- Туда, дед.

- И откеда?

- Ходил на поклон к Зосимовой обители, наказ родительский сполнял. Теперя домой ворочаюсь.

Дед Антипка обшарил его единственным слезящимся глазом.

- Доброе дело совершил, паря, доброе. Как там Соловки-то, крепко стоят?

- Как стоят? - не понял Бориска.

- В вере православной, вестимо.

- А-а, крепко. Даже твердо!

- Ну и слава богу! - старик перекрестился двуперстно. - Сильна, стало быть, заступа наша.

- Кривоносый-то у вас на первой телеге больно злющий, - сказал Бориска, - лаял меня ни за что ни про что.

Старик рассмеялся коротким хрипловатым смешком:

- С него станется! Купец это, Рытов Харитон. Клюнет его жареный петух, так он хоть кого обматерит, не убоится.

- Не удалось дело какое?

- Не удалось, паря. Поехал наш Рытов хлеб покупать. А хлеба-то тю-тю! - ни привозного, ни здешнего. Который и продавали, так по двойной цене. Два лета назад стоил он пятнадцать алтын за четверть, а ноне ту же меру по тридцать продают. Во как! Погодка стоит - видал? - все пожухло, урожаю в этом году не быть... А Харитон-то ошалел вовсе: корысти никакой с торгу не емлет, один разор. Сейчас в Вологду кинулись, да, по моему разумению, башку он начисто потерял. Где это видано, чтоб в Вологде хлеб дешевле каргопольского был? Лошадей только морим. Д-да-а! Насидимся сейгод на мякине.

Обоз выехал из города, запылил по тракту, а старик, обрадовавшись собеседнику, говорил без умолку.

- ...вот и мыслю я, от чего это вдруг деньги медные пошли. Ну копейка там али денежка - куда ни шло, в оборот пойдут. А рубль? Отковали экой агромадный: уронишь на ногу - так и нога прочь. Рази ж он с серебряным на одну доску встанет? И все от Никона, прах его забери. Извратил православие - тут все и началось. Нашему брату вовсе житья не стало. Бывало, на серебряный-то рубль чего не накупляшь! А на медный? Шиш! Чарки не изопьешь. Целовальники, сукины дети, медных денег не берут, подавай им серебро. А где я его возьму? У меня и меди-то кот наплакал. Я вот, старик, говорю: добром такая житуха не кончится. Звереет народ. Друг другу глотки готовые перервать.

У Бориски занемела нога. Поворачиваясь, он уперся ладонями в мешки и ощутил длинный твердый предмет. Потянул на свет - самопал! Видно, не шутя баяли каргопольцы, что озоруют по дорогам лихие, - дед и тот с ручницей ездит.

Тихо пришла белая ночь с лесным шелестом и комариным звоном, скрасила тени, и, казалось, редкий ельник стоит теперь вдоль тракта сплошной стеной.

Бориска отчаянно бился с гнусиной и завидовал вознице. Кожа на лице, шее, руках старика была такой жесткой, такой дубленой, что ее не мог пробить ни один комариный хобот. А еще дед Антипка закурил трубку. Впервые в жизни видел Бориска, как курят, и удивлялся. Дед Антипка был весь в дыму, и комары, удвоив силы, ринулись на Бориску. Он зарычал, с головой закутался в тулупчик. Под тулупчиком было душно, но зато это спасало от гнуса. "Бог с ней, с духотой, не помру", - подумал он... А потом к нему подсела Милка и стала кормить грудью Степушку. У парня ноги до земли, а он титьку сосет. Бориска рассердился, Милка же отвечает: "Ты не сюда смотри, на двор погляди: худо на дворе-то". Хочет Бориска выглянуть за дверь, а она не поддается, и уж на улице грохочет что-то, гремит... Бориска сорвал с головы тулупчик, и его на миг оглушила ружейная пальба. Телега неслась, подпрыгивая на корневищах, ухала в колдобины, моталась из стороны в сторону. Дед Антипка, стоя на широко расставленных коленях, целился из самопала поверх Борискиной головы. Помор едва успел согнуться, как грохнул выстрел.

- Ах, разбойники, ах, тати окаянные! - бормотал дед Антипка, заталкивая в ствол здоровенный кусок свинца.

Бориска глянул назад. Следом за ними бежали страшные на вид люди в черных лохмотьях и размахивали кистенями и рогатинами. В это время дорога свернула в сторону, преследователи пропали за поворотом. Впереди на узкой тропе в беспорядке сгрудились возы, лошадь встала на дыбы, правые колеса въехали в канаву, телега наклонилась - и Бориска с дедом Антипкой выкатились на мягкий мох. Обоз полыхал огнем самопалов, раздавались истошные вопли.

Пока Бориска подымал деда, пока искали самопал, пули и порох, появились преследователи и с криками устремились к ним. У деда Антипки задрожали руки - порох высыпался. Бориска выхватил у него самопал, взялся за ствол: "Ну, держитесь, лихие!"