- Дурень! - проскрипела Денисиха, окидывая взглядом роженицу. Раньше-то пошто не привел? Поди в мыльню2, воды согрей... Дурень!
Показался заспанный Дементий, тоже заслужил "дурня" от жены и был отправлен вслед за Бориской.
Парень суетился в мыльне, делал одно, забывал другое, портил третье. Мастер не выдержал.
- Будя скакать те, яко козлу шелудивому. Куды торопишься!
- Дак ведь худо Милке, потому и спешу.
- В ентот час всем им худо бывает, а от спешки твоей и вовсе конец выйти может.
- Скорей надо... Тьфу, леший понеси! Дрова сырые, не горят.
- Ставь чугун... Лей воду... Так. Теперя достань из печи камень, не ожгись. Хорошо, что вчерась парился, каменья-то горячи... Взял, что ли? Клади его в чугун.
Вода в чугуне зашипела, к черному потолку взлетело белое облако пара. Дементий распоряжался:
- Вынай его, давай другой... Теперя закрой холстиной, пожди мало.
- То-то, - сказал Денисов, трогая горячий чугун. - А ежели бы печь растоплять, то и до полудни не успеть. Тащи воду в избу.
Однако в избу Бориску не пустила Денисиха. Приняв воду, она захлопнула дверь перед его носом
Бориска сел на ступеньки крыльца и стал ждать. Из сарая доносились размеренные звуки - вжик! вжик!.. - мастер точил инструмент. Ему-то было все равно, кто родится.
Выглянувшее солнце пригрело парня, и он незаметно задремал. Проснулся от сдавленного крика. Кричали там, в избе. Бориска вскочил, рванул дверь. Заперто. Приник ухом к притвору и услышал: за дверью кто-то тоненько плакал...
Милка лежала на лавке, укрытая тулупом, и растерянно улыбалась Бориске. Рядом прямая, как жердь, стояла Денисиха, держа в руках сверток. Подойдя ближе, Бориска разглядел в свертке красное личико с бессмысленными синими глазенками и чмокающим ртом.
- На, подержи сынка, батько, - сказала Денисиха, передавая ему сверток.
Неумело, негнущимися руками Бориска принял завернутое в белоснежный рушник крохотное тельце и поднес к распахнутой двери.
- Гляди на белый свет, сынок! Все дождь лил, а сегодня вёдро выдалось. Счастливый ты, Степанушко!
- Не сглазь, - слабым голосом проговорила Милка.
- На рожденье лучше доброе кликать.
- А почто Степанушкой назвал?
- Да как-то само вырвалось. Прадеда у него Степаном звали. Пущай будет Степанушкой.
- Ну хватит! - оборвала Денисиха, отбирая младенца. - Катись отсель роженице покой нужен.
На крыльце, облокотясь на перила, сутулился Денисов.
- День-то ведреной, да год непутевой, - как бы про себя пробурчал он. - Бают люди: опять со свеями3 сцепились, попы конец света вещают. Что дальше станется?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Перед Николой зимним поехали Дементий с Бориской в Холмогоры за покупками.
Тяжелой рысцой, выгибая шею и встряхивая заиндевелой мордой, гнедой меринок выволок розвальни с заснеженной протоки Курополки на улицу и пошел гоголем по раскатанной, желтой от навоза дороге. Довольный Дементий подобрал вожжи и, оглянувшись на Бориску, усмехнулся в бороду
- Ишь, черт сытый - чует путь. А ну, пшел!
Он кнутом огрел меринка, и тот с ходу взял в намет. Из-под копыт взметнулись комья снега. Розвальни помчались по кривой улице, заносясь на поворотах и вздымая полозьями снежный дым. Обогнали обшитый кожей возок - в окошке дверцы мелькнуло усатое с бритым подбородком лицо, видать, купчина иноземный. Мороз был крепок. Бориска цепко сжимал одной рукой боковину, другой придерживал воротник тулупа, прячась от леденящего встречного ветра. Мысли его были заняты тем, что купить Милке и Степушке.
- Э-эй! Сто-ой! Дементий! - Иванко Попов с костылем под мышкой переползал сугробы. Осадили.
- Куда гонишь, кум?
- К скобянику. Гвоздей да скоб надо.
- Эх и мерин у тебя. Огонь! Здорово, Бориска! Как живется у нового хозяина?
Бориска пожал плечами.
- Грех жаловаться.
- Стало быть, угодил ты Дементию.
- А что, - проговорил мастер, перебирая вожжи, - робит справно... Ты пошто с костылем?
- Так ведь... Словом, дело наше - воинское. - Стрелец взял под уздцы гнедого. - Заглянем ко мне. Есть что порассказать, давно не виделись. Да и зазяб я, как собака. Пойдем согреемся.
Дементий черенком кнутовища сдвинул на лоб треух, почесал в затылке.
- К скобянику надо. Может, в другой раз...
Но Иванко не отставал.
- Да плюнь ты, кум. Валяй поворачивай конягу. Я тут недалече.
- Ладно! - махнул кулаком Дементий. - Хоть и грешно в будний день гостевать, да у кума можно. Садись.
Попов свалился в розвальни, от него уже пахло водкой и чесноком.
- Эй-да, мило-ой!..
В сенях, приглушенно ругаясь, выдирали сосульки из бород и усов, обметали валенки тощим голиком, отряхивали тулупы. Вошли в избу. Пахнуло сухим дымом - изба топилась по-черному. Дым слоился под потолком, уходил наружу медленно из-за плохой тяги. Было сумрачно, закоптелые маленькие окошки едва пропускали дневной свет. Узколицая, с набрякшими подглазниками баба, жена Попова, согнувшись, шевелила кочергой в печи. Глянула на вошедших злыми глазами и ничего не сказала.
- Здорова ли, кума? - молвил Дементий.
Хозяйка забормотала что-то себе под нос.
- Не гунди! - прикрикнул стрелец. - Жрать подавай да пиво из погреба волочи. Аль не признала Дементия?
Сели. Хозяйка, полыхая недобрым взглядом, брякнула на стол деревянное блюдо с квашеной капустой и холодной говядиной, ушла за печь.
- С чего эго она? - кивнул ей вслед Дементий.
- Праздник, вишь, на носу, а для ей он вроде похорон. Первого нашего Николкой звали, - проговорил Иванко, пристально разглядывая посиневший ноготь на большом пальце. И вдруг что есть силы вдарил кулаком по столу:
- Ей больно!.. А мне, мне не жалко?!
- Давно ли помер-то?
- Кабы сам помер, а то...
Хозяйка принесла жбан с пивом, ковшики, так же молча поставила перед мужиками и снова скрылась за печью.
Бориске сунули в руки ковшик.
- Испей, паря!
- Не парень он, мужик ныне, - сказал Дементий.
- Ну-у! - Попов выпрямился. - Откуда девку-то взял?
Бориска раскрыл было рот, чтобы рассказать, но Дементий опередил его:
- Нашу взял, нашу. Ну, позвеним, что ли...
После четвертого ковшика стрелец обхватил голову широкими ладонями.
- Жизня наша пошла чем дальше, тем хуже. С ляхами дрались, теперя со свеями схватились. До сих пор пыхтим, и конца не видно... Кемский острог, что на острове Лаппе, воевали свей под осень. Да ты, Дементий, знаешь развалюху эту. Вконец обветшало строение, стены, башни завалились, дерево погнило. Едва успели кое-как подлатать дыры - свей тут как тут. Стрельцов в Кеми собрали гораздо много: и с Сумы, и наших, двинских. Оказался там и я с Николкой... С месяц набеги отбивали, а в последнюю вылазку потерял я Николку.
Он зачерпнул ковшиком из жбана, обливаясь, жадно выпил.
- Пырнул меня один пикинер1 в ляжку, пика скрозь ногу прошла, и упал я мордой в мох. Видел, как на Николку двое насели в железных панцирях. Видел! А помочь не мог... Ее тоска грызет. А меня - нет?! Меня!
Иванко упал грудью на стол, застонал, заскрипел зубами. Переглянулись гости, поняли друг друга. Дементий встал из-за стола, поклонился хозяину.
- Не обессудь, кум. Пора нам. Дни нонче коротки.
Попов приподнял голову.
- Уходишь, кум, крестника Афоньку повидать не хочешь. Скоро и ему черед стрелецкой кафтан надевать. Ну да бог с тобой.
Ехали молча. Денисов часто вздыхал и покачивал головой, а меринок, словно чуя душевное состояние хозяина, шел не торопясь, отфыркивался и косил черно-синим глазом. Темнело, когда подъехали к избе скобяника. Денисов с удивлением причмокивал, оглядывая усадьбу.
Обширный двор и хозяйство скобяника и кузнеца Пантелея Позднякова были обнесены высоким тыном. Еще совсем недавно на месте глухого забора стояла редкая изгородь, а ныне, поди ж ты, не ограда - острог! Изба белая, добротно рубленная, в которой обитала семья Поздняковых, выходила одной стеной с тремя окнами на Курополку. Окна были слюдяными. Маленькие полумесяцы поблескивали в мелкой луженой решетке: Поздняковы славились тонкой работой по железу.
