— Пожалуйста, не отвлекайте меня от дороги, мы все-таки на хайвэе.
Они разом замолкли. Настроение окончательно испортилось. Хотя в чем же их винить? В том, что обозвали меня лжецом? Оно, впрочем, неудивительно: многие из нас зарекомендовали себя не слишком честными и, скажем так, чистоплотными. Да и потом, мы ведь приехали из страны, где вранье — норма. На всех уровнях — от президента до школьного учителя, от генерала до сержанта — лгут…
Вот и Монтиселло. Я помог пассажирам разгрузиться, высадить ребятню. Рассчитываясь, она вдруг спросила:
— Мы тебя обидели?
— Ну что вы! — кисло улыбнулся я. — Какие обиды! Я ведь профессиональный трепач, барон Мюнхгаузен!
Учтиво, как и подобает барону, поклонился и слегка подначил:
— А вы попросите мужа свозить вас на экскурсию на родину предков, сами увидите, как там живут евреи и неевреи, зачем слушать всяких брехунов вроде меня! Гуд бай, леди!
И всю обратную дорогу грезился мне Чернобыль, черт бы его побрал! Порой я уже и сам не верю тому, что видели мои глаза и слышали уши: такой бардак трудно осмыслить нормальному человеку. Что ж говорить об американце, который мне не поверил!
Суббота — наш выходной, наши религиозные клиенты по субботам не ездят. В середине дня пришел Юра, такой же, как я, врач-таксист. Он с Колымы, там и родился в семье ссыльных. Пришел прощаться: после трех лет Америки решил вернуться в Россию.
— Лучше быть голодным врачом, чем сытым таксистом, — хмуро заявил он.
— И Галя с сыном тоже так думают?
— Они остаются, — он отвернулся, помолчал и добавил: — Галя неплохо зарабатывает, и ничего ей от жизни больше не надо. И никто не нужен.
— То-то будет радости всякой черносотенной шпане: одной жидовской мордой в России станет больше!
— Я домой, на Север. Знаешь, мне сорокаградусный мороз как-то милей сорокаградусной жары. И у нас, на Севере, прежде всего смотрят на голову и только потом уже на нос.
— Ну-ну, блажен, кто верует. Во всяком случае желаю удачи.
Черт, разбередил мне душу. Нет, для меня, конечно, вечная мерзлота ничуть не роднее Америки, но с кар-сервисом пора завязывать. Это однозначно. Надо искать нормальную работу.
Одна знакомая давно советовала: заканчивай курсы хоум хэлз эйд — уход на дому за тяжело больными и стариками… Платят терпимо, плюс медицинская страховка. — это уже нечто, достойное внимания. И ближе к основной профессии, нежели такси.
Объявление в газете «Курьер» напечатано жирным шрифтом. Звоню. Отвечает серебристый голосок:
— 300 долларов, плата вперед. По окончании устраиваем на работу — 7 долларов в час. Наш адрес…
Адрес шикарный: Манхеттен, Бикман-стрит. И офис солидный — новенькая мебель, компьютеры японских марок, такое же оборудование.
Я заполнил анкеты, заплатил, мои данные тут же занесли в компьютер, выдали квитанцию на красивейшем бланке. Обаятельный и элегантный молодой человек представился Алексеем из Ленинграда, мы побеседовали на русском и английском, и он сказал, что моего английского вполне достаточно, чтобы работать в американских семьях. Это выгодно во всех отношениях.
Мы сердечно попрощались, я ушел умиротворенный и почти счастливый: заработаю не меньше, чем на такси, зато будет время для подготовки к экзамену на врача.
Через две недели я позвонил, мне тот же ангельский голосок сообщил, что занятия откладываются на две недели в связи с недоговоренностью о медицинской страховке для курсантов.
Из кар-сервиса я уже ушел, деньги кончались, а тут еще две недели — придется поджаться.
Через две недели ангельский голосок пропал, работал только автоответчик: мол, все в порядке. А еще через две недели замолк и он. Бесстрастный голос оператора сообщил, что телефон отключен. Я помчался в Манхеттен, у входа в офис встретил еще таких же олухов, как я — офис исчез. В бюро регистрации бизнесов ответили, что такой бизнес никогда зарегистрирован не был. Часа полтора я кружил по улицам великого города, не зная, куда себя деть, и незаметно для себя оказался у своего карсервиса.
Иосси неизменно восседал у телефона, все остальные — в разъездах. Покурили, я поплакался на невезуху, Иосси сочувственно покачал головой и тут же принял меня крыть всеми известными ему ругательствами на семи языках.
— Ты есть стьюпид, зеленый русский крэйзи идиот! Во-первых, если агентство по труду берет деньги вперед, это значит, что на работу они тебя устраивать не собираются. Нормальные агентства берут за услугу твою недельную зарплату ПОСЛЕ трудоустройства. Во-вторых, когда с тебя требуют 300 долларов, уже сразу ясно, что это не американцы: американец бы попросил 299 — и налогов меньше, и клиенту приятнее. Триста и двести совсем неодинаково звучат. А твои красивые квитанции в магазине за углом стоят три доллара пачка! Ты же не узнал фамилии, не проверил их лайсенс на право открыть бизнес! Да тебя просто грех было не обокрасть!
Я все же решил не сдаваться. Накупил газет, на два дня зарылся в столбцы объявлений и все же нашел такие курсы, которые отвечали всем требованиям: и лайсенс был, и оплата ПОСЛЕ, две недели занятий и четырехнедельная практика — все как положено. Плата за учебу в объеме недельного заработка, около 300 долларов. Я уже усвоил: бесплатным в этой стране бывает только сыр в мышеловке.
Итак, на занятия нас собралось 21 человек — пятеро мужчин, остальные женщины. Трое из нас русские врачи, одна медсестра. Все преподаватели — черные. Первое шестичасовое занятие посвящено сложнейшей и уму непостижимой теме: перестилание кроватей. Сначала нам показали учебный фильм, в коем очень умная негритяночка аж сорок минут обучает очень глупую белую этой премудрости. Белая задает идиотские вопросы, негритянка снисходительно-ласково на них отвечает.
Вдохновленные этим шедевром киноискусства, мы приступаем к непосредственному обучению. Наша черная учительница важно произносит названия простыней, а мы вслед за ней повторяем хором:
— Баттон шиит! Дроу шиит! Топ шиит! Пилой кейс!
Потом персонально по 5–6 раз перестилаем постель. А врачи — по 8–10 раз!
Мне удалось поймать на физиономии нашей преподавательницы торжестующе-ядовитую ухмылочку: она ловит кайф — в кои-то веки медсестре низшего ранга из Тринидада можно всласть поиздеваться над врачами! О таком она и мечтать не могла. О мой бедный ротный старшина! Ты был грубым матерщинником, но и только, такое утонченное издевательство тебе и не снилось.
— А теперь, доктор, назовите еще раз подряд снизу вверх все простыни!
— Баттон шиит, дроу шиит, булл шит, топ шиит! — бодро отвечаю я.
Она важно кивает после каждого слова и не сразу врубается, что я сказал «булл шит», то есть «бычье дерьмо», и это там, где речь идет о месте возлежания пациента. Но когда до нее дошло — взрыв негодования, ураган африканских страстей! Минут 20 длился шторм.
— Как вы можете так называть пациента?! В ННА должны быть только добрые люди, самые добрые люди!
— Синди, это ведь шутка.
— Это недобрая шутка. Вы недобрый человек, доктор?
Может быть, Синди. Может, я и недобрый. Трудно быть добрым после Афгана и Чернобыля. Я ведь не только лечил, я еще и стрелял, Синди. В людей. Вот так. Однако и ты не очень-то добрая, Синди.
Тем не менее она мне ставит зачет по теории постельной науки. Она отыграется завтра.
На следующий день мы учимся мыть в постели резиновый манекен. Между ног у манекена дыра в два кулака. В эту дыру вставляется резиновый агрегат: с одной стороны мужские половые органы, с другой — женские. Вынул, перевернул — и бабушка стала дедушкой. О, мытье больного в постели — искусство да еще какое!
В процессе мытья пациент ни на секунду не должен быть открыт целиком. Для каждого места своя махрушка, три полотенца. Дважды ты моешь руки и дважды меняешь резиновые перчатки. И такая тренировка как минимум раз в день.
Господи, где же ты, милая российская больница с серыми двухнедельными простынями, вонючими бабками и вечно пьяными санитарками, которые если раз в неделю помоют больного, то лишь тогда, когда его родичи сунут в карман что-нибудь!
