Великий князь пристально взглянул на брата. Он видел, что государь начинает верить.

— Ваше величество напрасно подозреваете именно этого министра во лжи, — сказала цыганка. — Он проще и бесхитростнее остальных! Но не об этом я хотела бы поговорить с вашим величеством. Мне нужно передать вам более интимные и, пожалуй, более житейские вещи.

Великий князь встал и молча направился к двери. Государь на этот раз не останавливал его. Он был почти покорен. Вся фигура старой цыганки, весь тон ее речи дышали безыскусственной, неподкупной правдой.

— Ну вот, мы с тобой вдвоем, — сказал государь. — Что-то ты мне скажешь?

— На первых порах, — начала сивилла, пристально глядя в лицо своего высокого посетителя, — я скажу тебе… — Она разом изменила свой тон и стала говорить государю «ты». — Прежде всего я скажу тебе, что пора тебе в Сибирь гонца посылать. Умирает там великий добровольный узник! Великий подвижник умирает. Не скончается еще он теперь в этой болезни, не закатится еще над грешным миром яркая, блестящая небесная звезда, но страдания его велики, и он ждет из своего дома горячего привета и помощи.

— Помощи? — переспросил государь, пораженный тем, что он слышал. — Помощи?

— Не материальной, конечно! В ней он не нуждается и не может нуждаться. Как ни ушли вы все в свой властный эгоизм, как ни забыли вы о том, о чем вам забывать не следовало, но до нужды материальной все-таки и вы великого подвижника, великого молитвенника за грешный мир не допустите! Ему и не нужно ничего. Его звезда сияет над миром и из того мрачного далека, где угасает его великая, его святая жизнь.

Император слушал гадалку, весь онемев от страха и смятения. Ничего подобного он не ждал, ни на что подобное, отправляясь к гадалке, не рассчитывал.

— Об этом мне говорить не следовало, — сказала гадалка, — об этом никто не смеет говорить, так же как и о том, какой грех искупает великий подвижник в своем тяжелом заточении. Я сказала тебе это, государь, только для того, чтобы понял ты, что имеешь дело не с пройдохой-цыганкой, что не на кофейной гуще я гадаю, как все обыкновенные гадалки, которых так много в вашем странном, как будто образованном городе. Мне хотелось доказать тебе, что мне поверить можно и что ни лгать, ни интриговать я не стану и не умею.

— Да, я тебе верю, — сказал государь, — глубоко верю тебе. Но скажи мне одно. То лицо, о котором ты говоришь… ты сама никогда не видала его?

Гадалка подняла на императора пристальный и проницательный взгляд.

— Вот и ты, государь, отгадчиком стал, и ты стал провидцем, — сказала она. — Видела я его, сподобилась его лицезрения. Нарочно я в далекую Сибирь ездила за этим, по тайге зимою пробиралась, в бурях жестоких чуть не погибла, с буранами снежными боролась, чтобы только добраться до его святой, одинокой кельи и земно поклониться ему. Стара я, государь, так стара, что ты не поверишь мне, если я тебе о настоящем возрасте скажу. Его я молодым да светлым помню. И родителя твоего убитого помню, и в самый день его горькой кончины я его видела! Слышал ты, небось, когда он, уходя из гостей, сам себя в зеркале с перетянутым веревкою горлом видел? Все я помню, все видела, все пережила, и вот теперь свой великий дар на потеху людскую отдаю, для того чтобы на старости лет денег побольше заработать.

— Зачем же ты это делаешь? И на что тебе деньги? — спросил государь.

— Деньги мне нужны на великое, давно задуманное мною дело, а дар свой великий я на людскую потеху отдаю, потому что подчас могу заранее предсказать человеку какую-нибудь гибельную для него перемену, спасти его от большой и крупной ошибки.

— Еще одно слово! — спросил государь, глубоко потрясенный предыдущим разговором. — Еще один только вопрос! Когда ты там, далеко, видела того, о ком ты говоришь, ты говорила с ним?

— Да, говорила! — ответила цыганка серьезным и грустным тоном.

— Ты сказала ему, откуда ты?

— Он знал. Ему говорить не надо. Он сам все видит и знает.

— И ты сказала, что назад сюда, в Петербург, вернешься?

— Да! И то сказала, что я тебя, государь, увижу!

— И что же он сказал тебе в ответ?

— Ничего, государь! Он своим великим, ненарушимым молчанием встретил мои слова. С ним разговаривать нельзя. Приказ его только можно выслушать, когда он говорит, или совет его прозорливый понять и в сердце у себя запечатлеть.

— И он не дал тебе никакого поручения?

Гадалка порывистым жестом подняла голову.

— Опять ты провидел, государь, — сказала она. — Великий дар тебе дан от Бога. Используй его на благо своего государства.

— Что же, ты мне гадать, что ли, посоветуешь? — улыбнулся государь.

— Нет! Такой глупый совет я тебе, императору русскому, дать не могу. Я могу только пожелать, чтобы ты свое провидение на пользу родины употребил, все… без остатка. И так как ты угадал о поручении, данном мне там, в далекой отчизне великого подвижника, то я открою тебе и то, какое именно поручение дано им мне, недостойной!

— Какое? — спросил государь, заинтересованный словами старой цыганки сильнее, нежели он сам хотел это показать.

Она встала с места и, приблизившись к стоявшей в углу божнице, рукою указала на нее государю, после чего пророчески произнесла:

— Вот тут у меня хранится эта великая святыня. Показать тебе я ее не могу и не смею, да и сама дотронусь до нее только в тот день, когда исполню данное мне великое поручение. Но этот день еще не настал, и я сама не знаю, когда он настанет.

— Но сказать ты мне можешь, в чем дело? — спросил государь.

— Да, сказать я могу. Ты про себя сохранишь эту великую тайну, сохранишь, потому что сказать ты никому об этом не решишься.

— Я слушаю тебя, — сказал государь сильно взволнованным голосом.

— Земля у меня тут, земля, данная им и взятая в изголовье того ложа, на котором он почивает. Он сам вынул эту землю, завернул ее и мне, недостойной, подал.

— И эта земля…

— Она должна, по его святому завету, быть положена в Петропавловской крепости на ту плиту, под которой покоится привезенное из Таганрога тело покойного императора Александра Благословенного.

Государь молча опустил голову.

Прошла минута тяжелого, гробового молчания.

— И ты исполнишь это великое таинственное поручение? — спросил государь.

— Да, я исполню его. Я должна его исполнить. Я не умру, не исполнив его! А теперь, государь, когда ты уверен во мне, когда ты сам на деле проверил, что ты не с гадалкой-мошенницей дело имеешь, вернемся мы с тобой к простой и заурядной жизни и давай с тобой о пустяках житейских разговаривать. Вещая цыганка, пришедшая к тебе издалека, из мрачных дебрей холодной Сибири, пусть отойдет на второй план, а вам, ваше величество, пусть обыкновенная цыганка-гадалка вашу обыденную судьбу предскажет. Согласны вы?

Император не ответил старухе ни слова. Он был глубоко поражен и ее несомненным знанием, и тем тоном, которым она говорила. Вся она была какая-то таинственная… какая-то непостижимая. Он поднял на гадалку взор и почти вскрикнул от изумления. Перед ним была совсем иная женщина. Пропало и строгое выражение смуглого, характерного лица, исчез и строгий взгляд больших черных глаз. Перед ним была самая обыкновенная цыганка, одна из тех, что так охотно и почти всегда так неумело гадают по дворам. Старуха как бы по волшебному мановению вся преобразилась.

— А погадать о простых житейских делах прикажете, ваше величество? — спросила она.

— Гадай! — сказал государь, протягивая ей руку. — Теперь и брат мой может войти? — спросил он.

— Нет, не на что ему про вздоры ваши житейские знать! — смело заявила цыганка. — У него свои вздоры, у вашего величества свои. Вечно одним только серьезным делом не проживешь. Уж на что серьезное дело ваша любовь к государыне императрице, а и тут вздор житейский замешался, и, если бы не благоразумие государыни, немало ей огорчений вы, ваше величество, причинили бы.

— Тебе и это известно? — улыбнулся государь.