Мальчик-лифтер понимающе усмехнулся. Когда он
поднимал девушку наверх, глаза ее блестели, на щеках
пылал румянец. И таким едва сдерживаемым волнением веяло от всего ее молодого существа, что даже в тесной кабинке стало как-то теплее. А теперь, на обратном
пути, в кабинке словно зима наступила. Блеск глаз и
яркий румянец погасли. Она хмурилась, и, когда ему
удавалось поймать ее взгляд, он видел, что серые глаза
потемнели и смотрят холодно. О, он хорошо знал все эти
признаки. Его не обманешь, он все видит насквозь. Ведь
когда-нибудь он и сам непременно станет репортером,
вот только подрастет немножко, а пока… пока он изучает
поток жизни, который разливается из его кабинки по
всем восемнадцати этажам огромного небоскреба. Он
распахнул перед девушкой дверцу и сочувственным взглядом проследил, как она решительным шагом направляется к выходу.

Во всей ее повадке чувствовалась сила — та сила, что
дается близостью к земле и не так уж часто встречается
на асфальте городских тротуаров. Но это была своеобразная, утонченная сила, придававшая всему облику девушки что-то мужественное, в то же время ничуть не лишая ее обаяния женственности. В этом сказалось доброе наследие предков. Искатели и борцы, люди немало
поработавшие и головой и руками, — эти тени далекого
прошлого, — подарили ей неутомимое тело и вложили в
него деятельную и смелую душу.

Но сейчас ее обидели, оскорбили.

— Я заранее знаю все, что вы скажете, — вежливо,
но твердо прервал ее многословное вступление редактор,
кладя конец свиданий, на которое, возлагалось так много надежд. — И вы сказали мне предостаточно, — продолжал он (с поразительным бессердечием, как казалось ей теперь, когда она припомнила весь разговор). — В газете вы никогда не работали. У вас нет ни опыта, ни
сноровки. Вы, что называется, не набили себе руку. Вы
получили среднее образование, а может быть даже окончили колледж или университет. По английскому языку
у вас всегда были прекрасные отметки. Друзья в один
голос твердят, что пишете вы великолепно, талантливо
и так далее и тому подобное. И вот вы забрали себе в
голову, что можете работать в газете, и требуете, чтобы
я вас принял в штат. Но, к великому моему сожалению,
вакансий у нас нет. Вы не знаете, сколько…

— Но, если, как вы говорите, у вас нет вакансий, — 
прервала она, в свою очередь, — как же попали к вам те
сотрудники, которые уже работают? И как мне тогда
убедить вас, что я тоже могу работать не хуже прочих?

— Они сумели доказать, что нужны редакции, — последовал краткий ответ. — Докажите и вы.

— Но как же, если вы не даете мне случая?

— Случай уж вам надо найти самой.

— Но как же, как? — настаивала девушка, мысленно возмущаясь тупостью своего собеседника.

— Как? Это уже дело ваше, — сказал в заключение
редактор и поднялся, показывая, что разговор окончен. — Должен заметить, дорогая мисс, что на этой неделе у меня перебывало по крайней мере девиц восемнадцать, жаждущих, как и вы, работать в газете, и у меня,
право, нет времени всем растолковывать «как». Ей богу
же, в мои обязанности не входит читать курс лекций по
журналистике.

Она вскочила в шедший на окраину автобус и весь
долгий путь думала о своем разговоре с редактором. «Но
как же? Как?». — повторяла она, взбираясь на третий
этаж, в меблированные комнаты, где жила вдвоем с сестрой. Хотя от предков, когда-то переселившихся из Шотландии, ее отделяло не одно поколение, в жилах ее все
же текла их кровь, и она с чисто шотландским упорством старалась разрешить неразрешимый вопрос. Да и нельзя было медлить. Сестры Уаймен перебрались из захолустья в город, надеясь пробить себе дорогу. Земля
Джона Уаймена была давно заложена и перезаложена.


Неудачные коммерческие операции разорила фермера,
и двум его дочерям, Эдне и Летти, пришлось самим заботиться о себе. Год преподавания в школе позволил им
сколотить небольшую сумму денег — тот капитал, с которым они двинулись на завоевание города, а вечерние
занятия стенографией и машинописью вселяли веру в
успех задуманного предприятия. Однако предприятие пока оборачивалось не слишком-то удачно. Казалось, весь
город буквально наводнен неопытными стенографистками и машинистками, а сестрам, кроме своей неопытности,
 нечего было предложить. Втайне Эдна мечтала о журналистской карьере, но думала сначала поработать в
конторе, чтобы оглядеться и решить, в какой именно области журналистики и в какой газете она применит свои
таланты. Однако место в конторе все что-то не подвертывалось, скудный их капитал таял день ото дня, меж тем
как плата за комнату не уменьшалась, а печка с прежней
прожорливостью поглощала уголь. От сбережений почти
уже ничего не оставалось.

— А что, если тебе пойти к Максу Ирвину, Эдна? — 
предложила Летти, внимательно выслушав рассказ сестры. — Он известный журналист. Уж Ирвин-то, конечно,
знает, как пробиться в газету, и даст тебе совет.

— Но я ведь с ним совсем незнакома, — возразила
Эдна.

— А с редактором, к которому ты сегодня ходила, ты
разве была знакома?

— Н-да-а, — задумчиво протянула Эдна, — но это совсем другое.

— Почему же другое? Ведь придется же тебе со временем интервьюировать незнакомых людей? — подзадоривала сестру Летти.

— Пожалуй, ты права, — согласилась Эдна. — В самом какая разница — интервьюировать мистера
Макса Ирвина для какой-нибудь газеты или интервьюировать мистера Макса Ирвина лично для себя? К тому
же это практика. Пойду посмотрю по справочнику его телефон и адрес.

— Уверена, что я могла бы писать и писала бы неплохо, если бы только представился случай, — говорила
она сестре минуту спустя. — Я чувствую, у меня есть эта
жилка, — ты понимаешь, что я имею в виду?

Летти утвердительно кивнула.

— Любопытно, какой он из себя? — произнесла она
задумчиво.

— Обещаю узнать и в двухдневный срок доложить
тебе, — уверила ее Эдна.

Летти захлопала в ладоши.

— Вот это по-журналистски! А если ты сумеешь все
 проделать не в двухдневный срок, а за двадцать четыре
часа, это будет просто замечательно!

— …Так что простите, если я вас побеспокоила, — добавила она, изложив свое дело прославленному военному корреспонденту и старому журналисту Максу Ирвину.

— Какие пустяки, — отвечал он, отмахиваясь. — Если
вы сами о себе не позаботитесь, кто же о вас позаботится? Я прекрасно понимаю ваши затруднения. Вы хотите, чтобы вас приняли в редакцию «Интеллидженсера», приняли немедленно, а опыта газетной работы у вас нет.
 Может быть, у вас имеются какие-нибудь влиятельные
знакомства? В нашем городе есть с десяток людей, чья
записка раскроет перед вами двери любой редакции, а
остальное уж будет зависеть от вас самой. Например,
сенатор Лонгбридж, Клаус Инскип — владелец всех трамвайных линий в городе, Лэйн, Мак-Чесни… — Он остановился, выжидая.

— Я никого из них, к сожалению, не знаю, — сказала
Эдна упавшим голосом.

— Да этого и не требуется. Быть может, вы знаете
кого-нибудь, кто с ними знаком? Или кого-нибудь, кто
знаком с кем-нибудь из их знакомых?

Эдна отрицательно покачала головой.

— Тогда надо искать других путей, — продолжал журналист нарочито бодрым тоном. — Придется вам самой что-то предпринять. Что бы такое нам придумать?

Он на мгновение закрыл глаза и наморщил лоб. А
тем временем она разглядывала его, изучала его подвижные черты. Но вот голубые глаза широко раскрылись и лицо просияло.

— Нашел! Хотя постойте-ка…

И с минуту он, в свою очередь, разглядывал Эдну,
- разглядывал так пристально, что краска помимо воли,
бросилась ей в лицо.

— Думаю, что справитесь! Впрочем, поживем — увидим, — произнес он загадочно. — Во всяком случае это
покажет, на что вы годитесь, и, кроме того, послужит
лучшей рекомендацией для «Интеллидженсера», чем записки от всех сенаторов и миллионеров на свете. Придется вам выступить в любительском вечере на Кругу.

— Я… я не совсем понимаю… — Предложение Ирвина
ничего не говорило Эдне. — Что это за «Круг»? И какой
такой «любительский вечер»?