Она убеждала себя очень старательно, но желаемого результата не достигла: растерянность и неразбериха все основательней обосновывались в душе. Вздохнула. Включила приемник. Хрусталем зазвенел голос Дайаны Росс. Как родничок в лесу. А над ним - стрекозиный трепет... Лето! Надя сразу расслабилась, прилегла в кресло - руки на подлокотниках, голова откинута. Слушает. Думает...
Как все-таки хорошо окунуться в родную стихию, даже если стихия эта твой театр - насквозь прогнившая и больная... Пусть! Марготин голос, знакомое с ранней юности прозвище "Кошка"... Так прозвала её Маргота ещё в училище. Только она имела негласное право называть Надю прозвищем, остальные предпочитали не соваться - Надин острый язычок, помноженный на необузданный взрывной характер, с ходу пресекал любые попытки проехаться на её счет...
А Марготе было все дозволено: подруга детских лет, сорвиголова и мотовка, она с какой-то бесшабашной удалью кидалась в жизнь, словно этим своим ухарством - бездумным, лишенным даже намека на холодный расчет, старалась разогреть, приукрасить, взбодрить вяловатую безвкусную жижу, текущую вкруг неё и называвшуюся существованием... Ее мечтой, по-детски смешной и безвкусной, было промчаться по Тверской на тройке вороных, править стоя, - да так, чтобы рыжие её волосы летели вразлет этаким рвущимся по ветру факелом, кони фыркали, а прохожие шарахались в стороны!
Маргота обожала праздники, пикники и застолья, но они почему-то упорно не удавались, - кто-нибудь обязательно напивался и блевал туалете, - как правило, это был некто не из балетных: какой-нибудь музыкант, журналист или критик... Критиков Маргота выискивала и старалась задобрить, только и из этого ничего путного не выходило - они пропадали, попировав, или затаскивали её в постель, чему она отнюдь на сопротивлялась... а потом сама их гнала.
Критик и мужчина - две вещи несовместные! А вот балетные практически никогда не блевали, хотя пили - дай Бог... Они с такой же легкомысленной невозмутимостью сносили тяготы быта и бытия, с какой пребывали в узком кастовом кругу своей выматывающий и подчас бесчеловечной профессии. Они улыбались. И знали цену улыбке. А потому бывали неуязвимы там, где другие ломались или впадали в уныние. Что на самом деле, - считала Надя, - одно и то же.
Вот Володька... он же весельчак, душа компании! Красавец, косая сажень, головой - под притолоку... Но что-то в последнее время изменилось в его веселости. Какие-то нотки надменности в нем появились, высокомерия, что ли... Она только теперь, после их встречи и разговора о Ларионе, - когда он эдак-то свысока на неё посмотрел, - вдруг увидела это в нем. И испугалась. За него, конечно, не за себя.
Себя он всегда любил. Этого уж не отнять! И красоваться любил, особенно на людях: бывало, надуется как петух, кадык туда-сюда ездит под кожей, растолковывает всем некую закавыку проблемную, - причем не всегда смысля в этом, - но с такой убежденностью, с таким чувством превосходства... Иногда на фоне внимательных и немногословных людей он выглядел... не совсем умным, что ли.
Стоп! Надя вскочила с кресла и уменьшила громкость.
Почему же в прошедшем времени? Любил, выглядел... Почему она думает о нем в прошедшем времени, что за дичь?! Ничего себе, поймала сама себя за руку! Сцапала подсознанье за хвост...
Нет, так не годится! - возмутилась Надя, - видно, в самом деле вымоталась до предела и надо как следует выспаться. И Володька совсем измотался с этим своим дурацким бизнесом. А ведь хороший был журналист! Вернее, репортер. А это разные вещи... Правда она временами одуревала от бесконечных телефонных звонков, но дело свое он знал. Как говорится, подавал большие надежды... А звонков и теперь не меньше...
Надя привстала на полупальцы, потянулась, обогнула кровать, присела к трюмо. На "Радио 101" Криса де Бурга сменила Шиннед О'Коннор.
Какая страсть в этой женщине! И как умело она сдерживает ее... - Надя тихонько шепталась сама с собой, вглядываясь в свое отражение в зеркале. Помнишь, был у неё клип с лошадьми? Так там даже стрижка наголо её не испортила! Говорят, она ненормальная. Или наркоманка... А разве это что-то меняет - разве имеет значение как она ведет себя за обедом? Важно же как поет! А ты? Морщин пока нет, седины - тоже. Ну и что? Что есть? Что в тебе настоящее, живое? Танец, Володька... Дом. Любовь. И ни то, ни другое... Ребенка нет. А он ведь хочет. Вернее, хотел. Смирился, по-моему. А ты все вопила: "Я должна чего-то добиться в жизни, состояться как танцовщица, как артистка - тогда и буду рожать!"
- Дура! Ни в чем ты не состоишься - ни рыба, ни мясо - так, смазливая кошка. Точное прозвище дала мне Марго. Фу, противно! Завтра будешь репетировать вариацию "в полноги", чтобы связки не перетрудить, потому как три дня к станку не вставала из-за этого чертового переезда, - вот и живешь так - "в полножки"!
- Ну ничего, мы с этим покончим, правда? Главное, мы это поняли, - она принялась намазывать лицо кремом. - Давай-ка погуще, погуще - во как! пока его нет можно лечь с жирной рожей. А ты, Ларион, мне поможешь, когда вернешься домой, хорошо? Во всем, во всем... Что-то, знаешь ли, странное со мной творится: будто все во мне состоит из каких-то непонятных слоев, и слои эти, до того неподвижные, вдруг стронулись с места. Как плывун! Жидкие, топкие массы... Или они меня затопят, сомнут или... или я сама себя не узнаю.
Надя стала расчесывать волосы. Но не докончив, бросила щетку и легла, поджав к животу ноги, а потом вытянув их к потолку двумя ровными точными стрелами.
- Кто владелец мешков? Думай! Ты с ним наверняка встречалась в поезде. Хоть на секунду, хоть мельком... Но тех, с кем ты сталкивалась, по пальцам можно перечесть: проводница, тетка с сумками, Алексей, эти парни... Кто еще? А, тот мужик, который мясом Ларика угощал. Больше никого. Кто из них? А может, кота украли по указанию главаря, которого в поезде и в помине не было? Сотовый телефон сейчас у каждого лавочника... Ну и что, что я ни у кого из них в руках сотового не видела? Может, они его напоказ не хотят выставлять? Они ему доложили: мол, лишний напряг возник - свидетельница, он приказал убрать её - и все! Спи. Утро вечера мудренее...
- Спокойной ночи, Кошка! - пробормотала Надя, медленно опустила на кровать свои ноги-стрелы, прикрыла их одеялом и закрыла глаза.
* * *
Звон будильника оборвал её сон. Он был такой необычный, что сев в кровати, она решила: "Пускай опоздаю, но с места не сдвинусь, пока не вспомню все, что было во сне до деталей. Мне кажется, это очень важно."
Она стала проговаривать вслух:
Та-а-ак... Мы куда-то идем по дороге - мама, папа, Володька и я. То ли путешествуем, то ли ещё что - неясно. И оказываемся мы среди развеселого общества: какие-то незнакомцы - мужчины и женщины - пьют, гуляют... Женщины ярко накрашены, в дорогих сверкающих драгоценностях. Я знаю - у них ритуал - перед каждой переменой блюд все участники пиршества поднимаются и выходят из-за стола. Женщины должны полностью обновить макияж и переодеться. Помню, я сижу в какой-то комнатке вроде гримерной, и кто-то кисточкой подкрашивает мне лицо - умываться я не захотела, и новый макияж наносят прямо на старый. Краски кричащие, броские, тени синие до бровей и, кажется, синий тон вроде клоунской маски...
Мне дают надеть длинное платье, по-моему, голубое, ниспадающее до полу мягкими драпирующимися складками. Верх сильно декольтирован, плечи полуоткрыты. Красивое платье... И тут только я замечаю, что Володи нигде нет. Где же он? Наверное, уже сидит за столом. Это страшно меня возмущает: какое безобразие - я тут марафет навожу, волнуюсь, а он без меня пирует!
Ко мне подходит мама и говорит: "Кажется, у нас появился кот."
Я: "Какой кот?"
Она: "Посмотри..."
И указывает мне кивком на Володю, сидящего за столом и что-то оживленно рассказывающего соседке ...
Дальше все во сне обрывалось.
6
- Ну, девоньки, вижу вы во всеоружии - все подкрасились, подрумянились - хоть куда! Есть что показать Европе! Молодцы... А вы, кавалеры, не отставайте. Поглядим, что за гость к нам пожаловал, и себя покажем. Миша, надеюсь, ты не явишься к нему на репетицию в драных шерстянках? Артист Большого театра, фи-и-и... Ну, встали, встали!
