- Бабушка Тоня, - шепнула Эля, поцеловала письмо и кинулась лицом в траву. И долго лежала так, а Вовка тихонько, чтоб не потревожить её, взял письмо и прочел. И стал глядеть как солнце в воду садится, превращая её в жидкое золото...
Эля наконец поднялась, и он не узнал её. Она словно выросла, повзрослела, а на переносице, ещё едва заметная, пролегла поперечная складка.
- Нам лопата нужна, - она тоже взглянула на солнце и отвернулась. - А лучше две.
- Тогда надо домой вернуться, - Вовка даже растерялся немного. - И потом... Сеня там. Один он. Еще забоится...
- Да, правда. - Эля задумалась. - Надо нам его к бабе Шуре на ночь поместить. Она не откажет.
- Зачем?
- А ты, что, сам не догадываешься? Ночью мы одно дело сделать должны.
- Почему ночью? Днем нельзя?
- Нельзя, люди увидят. А мы должны тайно... Ты письмо прочитал?
- Ага.
- И, что, ничего не понял?
- Понял, - Вовка удивленно взглянул на нее, - так ты собираешься ночью... на кладбище?!
- Ну, наконец-то! - Эля сердилась. - И не притворяйся, что сам не знаешь, что мы сделать должны.
- Эль, так выходит... - его вдруг осенило. - Это ведь твоя бабушка?
- Прабабушка.
- Значит, дом этот твой... он ваш?
- Получается так. Это наш родной дом. О котором я тайно мечтала. Только, прежде чем он станет таким, придется прогнать этого... ну, понимаешь. Но самое главное - освободить чудотворную. На свет Божий чтоб вышла она, как хотела прабабушка. Тогда все ужасное сгинет и мама вернется.
- Тогда давай ночью. Только как же этот... оборотень? Он ведь придет!
- Да, наверное. Только она защитит нас.
- Она? Ты говоришь про икону?
- Не только. Она с нами, она видит нас. И приходила ко мне... ещё там, в Москве.
- Как приходила? Сама... Богородица? Она являлась тебе?
- Вова, не говори об этом. Нельзя. И, считай, я тебе ничего не говорила.
Он кивнул, глядя на неё со смесью недоверия и восторга. Они опять постучались к бабе Шуре, договорились о том, чтобы Сеня у неё переночевал, мол, им нужно срочно в город отъехать, и поспешили в Быково. Покормили малыша, отвели его к бабе Шуре. И вернулись опять в Быково ждать наступления ночи.
И ночь пришла. Свежая, ветренная. Вовка, стоя перед крестом, вслух прочитал все молитвы, какие знал наизусть. Оказалось, знал он немало: отец научил. И Эля тихонько повторяла вслед за ним святые слова. Потом они взяли лопаты и двинулись в ночь, вглубь острова, замершего словно в испуге.
Березы над кладбищенскими оградами с шумом клонились к земле. То ли склонялись перед решимостью этих двоих, не побоявшихся прийти ночью на кладбище и затеять то, что затеяли... То ли остерегали их: уж больно глухая и темная выдалась ночь - в такую силы зла гуляют на воле... Но Эля с Вовкой старались ни о чем, кроме дела, не думать и по сторонам не глядеть,. иначе ужас прокрадется в самое сердце, молнией полыхнет там и захочется только бежать, бежать...
- Слушай, а ты уверена, что это здесь? - шепотом спросил Вовка, когда они остановились возле безымянной могилы с крестом. - А вдруг мы чью-то могилу разроем? Мертвеца потревожим, а, Эль?
- Никого мы не потревожим, здесь это, чувствую я. Знаешь, после той аварии... в общем, знаю и все! Давай-ка лучше копай.
- Слышь, а, может быть, надо сначала прапрадеда твоего похоронить?
Вовка продолжал беспокоиться, но послушно приступил к делу, и лопата его легко, по самый черенок в землю вошла.
- Это без взрослых нельзя. И без священника... Да, что ты, Вовка, сам должен знать! - Эля начала рыть землю с другой стороны холмика. - Ты в таких вещах больше меня разбираешься, отец у тебя вон сколько знает! И в церкви прислуживает, и вообще... А ты только голову мне морочишь! Надо, чтоб на свободу вышла она, чудотворная, чтоб к людям вернулась. Ты думаешь, этот... оборотень, он не чует, что мы уже знаем про все?! Он же рвет и мечет, лишь бы мы её не освободили. Лишь бы волю прапрадедушки моего не выполнили... Он ведь тогда развеется, кончится его власть.
- А откуда ты знаешь?
- Ну, что заладил: откуда, откуда... Знаю я. Я ведь из этого рода. И мне завершить этот круг предназначено - теперь-то я поняла. Мне и маме.
- А какой круг? - не унимался Вовка.
- Ты лучше копай, - спокойно велела Эля.
Да, это была совсем другая девочка, её было не узнать: уверенная, решительная. Она больше не глядела на мир затравленным зверьком, знала откуда она и куда пришла, знала, что все муки их с матерью не напрасны...
Они вырыли довольно глубокую яму, когда из-за куста шиповника, росшего у соседней могилы, послышался глухой утробный рык... и в темноте загорелись глаза. Две красные точки, как угли, горевшие яростью. Оборотень снова явился из потустороннего мрака, чтобы не дать им исполнить волю того, которого погубил...
- Эля, что делать? - Вовка в ужасе уронил лопату, потом трясущимися руками поднял её, руки не слушались.
- Копай! Быстрее копай, нам немножко осталось!
И оба принялись за дело с удвоенной быстротой, Вовка дрожащим голосом начал читать молитву... зверь прыгнул и упал парню на плечи. Тот рухнул под тяжестью громадного оборотня... и челюсти его медленно вытягивались вперед, превращаясь в звериную пасть. Еще немного - и превращение завершится, и тогда волк разорвет!
Эля, задыхаясь, продолжала копать, лопата её наткнулась на что-то твердое... она упала на колени и вырвала из земли продолговатый плоский предмет, обернутый в потрескавшуюся клеенку, под нею была ещё какая-то плотная ткань, похожая на брезент. Она, торопясь, сорвала клеенку, стала развертывать ткань... под нею была икона. Эля поднялась по весь рост, распрямилась и подняла над собою на вытянутых руках икону, так высоко, как могла. И вдруг... Кладбище осветилось точно разрядом молнии, и этот свет не был похож ни на какой другой, прежде виденный. Точно солнце, растворенное в радуге, засияло в ночи над землей! По телу зверя прошла судорога, он оторвался от Вовки, распростертого на земле, и дикий вой, казалось, сотряс весь остров. Зверь вздыбился, поднялся на задние лапы, в миг стал человеком, и страшным было лицо его. А потом был огонь... Ни Эля, ни Вовка его не видели, глаза их на миг словно застило пеленой. Но зверь полыхнул, точно факел, полыхнул и исчез. Испарился! Словно его и не было. И только запах паленой шерсти ещё долго стоял над могилами.
Очнувшись, Эля с благоговением положила икону на вырытый холмик земли и кинулась к Вовке.
- Ты жив? Ну, как ты?
- Я... ничего. Только плечо болит. Кажется, он порвал мне плечо.
- Где, где, покажи! - она принялась осматривать его и ощупывать... но на теле Вовки не было ни царапинки!
- Ничего нет, совсем ничего, ты цел! Пойдем-ка отсюда скорей!
Они по очереди поцеловали икону - лик Богородицы слабо светился во тьме. Вовка снял рубашку, обернул ею икону и передал Эле. А сам заровнял яму, подхватил вторую лопату, и они заспешили к дому. Деревня спала, спал остров. Спали все его жители, трезвые и пьяные. Они не знали, что заклятье, павшее на землю их, снято, и отныне её хранит вновь обретенная благодать...
И придя домой, Вовка поставил стул под крестом, что был в красном углу, и с молитвой поместил на него икону. Оба встали перед ней, замерли... им казалось, что Божья Матерь им улыбается. И Эля узнала её. Это была она Светлая гостья, которая привела её в родные края. И избрала их род, чтоб сохранили они Ее образ святой. Спасли, ценой мученической смерти, мытарств и лишений...
А потом внезапно сон одолел их, сладкий и крепкий, как церковное вино. А когда проснулись, было уже начало второго дня. Первое июля!
- Ой, мы же все на свете проспали! - Вовка схватился за голову. - Сеня там... тут он увидел икону и осекся. - Эль... значит, это не сон?
- Нет, - она поднялась. - А мне приснилась прабабушка. Она сидела на камне у берега, молчала... и улыбалась. Пойдем.
