Тася поднесла к губам прозрачную Элину руку, а потом не удержалась расплакалась. Она плакала глухо, давясь слезами, силясь их побороть, задыхаясь от этого и плача все пуще.
- Ну, мамочка ну, миленькая, пойдем! - уговаривала дочь, неловко гладя ей лицо, и плечи, и волосы. - Надо Сене помочь, а потом мы поплачем с тобой, а сейчас он... температура высокая у него.
Будто стальной обелиск вырос вдруг возле стола, у которого притулились они, - это встала Анастасия, словно впервые услышав, что сыну плохо. Словно только теперь смысл этих слов пробил брешь в заслоне, которым привычно оборонялась от бед с недавних пор. Теперь - такая! - она могла сквозь стену пройти... Только глаза её вдруг погасли.
И уж глубокой ночью, когда Сенечка заснул наконец, напоенный отваром малины, чаем из листьев смородины и аспирином, Тася, виновато потупясь, спросила.
- Эльчик... а сон-травы не осталось?
- Ну, мам! - Эля умоляюще взглянула на мать, но встретив пустой неживой её взгляд, сдалась.
- Там... я тебе немножко оставила.
И стремглав метнувшись на кухню, вытащила из шкафчика плоскую бутылочку коньяку, задвинутую за штабеля кастрюлек.
- Откуда это? - поразилась Тася. - Ах, да... - она вспомнила как на прошлой неделе - на страшной неделе, когда переехали они сюда, в этот дом на окраине Москвы, она впервые купила себе не вина, как обычно, а коньяку. Много... Тогда к ней приехала Ксана, посидела с часочек, а потом... Нет, что было потом Тася не помнила. А вот эта бутылочка, как видно, осталась, а Элька её припрятала.
Она поцеловала дочь и ушла к себе.
И упала ночь в пустоту, в которой нет времени и не светят звезды.
И Эля никак не могла уснуть - она лежала без сна.
"Какой же мне достать сон-травы?" - думала она, кусая мизинец.
Когда не спала - Эля всегда так - кусала пальцы.
Мама как-то подметила, засмеялась: "Смотри, до косточки не проешь!"
Они всегда понимали друг друга. И сейчас тоже. Только не понимали что делать...
Жизнь - всегда такая светлая, радостная, полная до краев - вдруг оскалила зубы в звериной усмешке. Она разом сбила их с ног и глумилась, помахивая над головами мерным маятником времени, чудовищным как смертоносный стальной серп в рассказе Эдгара По.
"Неужели же? Неужели весь этот ужас как-то связан с тем, что я взялась за розыски деда? - часто думала Тася, глядя в окно, тонувшее в сигаретном дыму. - Но почему? Почему..."
Они попали в беду. И помощи ждать было неоткуда. И время застыло над ними душным пологом, непроглядное, как заболоченная вода.
Глава 2
ЦЫГАНКА
Анастасия Сергеевна Пронина - Элина мама - родилась в Москве в начале шестидесятых. Ее родители, люди милые и домашние, всю жизнь тихо-спокойно прослужили в советских учреждениях, думать не думая ни о вольности, ни о протестах. Им и так было хорошо! Но дочка Тася невесть от кого из предков переняла непокорную, диковатую жажду свободы. Все её упрямое существо требовало чего-то особенного - незнакомого уклада, отвергающего жизнь по накатанной колее.
Всю свою юность она готовилась поступить в театральный, занималась в хореографической студии дворца "Серп и молот", брала уроки у когда-то известной, а теперь одинокой и всеми позабытой актрисы - та обучала Тасю основам сценической речи и актерского мастерства. Старая актриса уверяла, что у её ученицы несомненный дар - стоило только взглянуть в сияющие распахнутые глаза цвета влажных каштанов, услышать звонкий заразительный смех, чтобы понять: у этой девушки дар Божий, ей многое дано и остается только уповать на удачу, а остальное приложится.
Однако, удача Тасе не улыбнулась. В театральный с первой попытки её не приняли - по конкурсу не прошла и... обиделась. На комиссию, на судьбу, на родителей, которые ни к театру, ни вообще к искусству отношения не имели... Не было у них нужных знакомств, не было связей, без которых в этот мир избранных не пускают. Посторонним вход воспрещен!
И вот этак-то сгоряча и назло себе в тот раз топнув ножкой перечеркнула она - как отрезала давнюю свою мечту. Мол, раз не вышло значит поделом тебе и точка!
Вот такая она была. Бескомпромиссная. Гневливая. Норовистая. Либо либо... Пан или пропал!
В глазах её порой такие бездны проглядывали, что лучше бы тогда никому в них и не заглядывать... Ей самой иной раз казалось, что этот исступленный огонь может сжечь её изнутри. Душу спалить... Дотла!
Спалить - не спалил, но подпалил - это точно! Ее прозвали цыганкой за мрачное огненное сверканье в глазах, за загадку какую-то, которая явно угадывалась в ней...
Густая копна волос вьется по ветру, что конская грива, все движенья порывистые, хотя и не резкие - все же гармоничное женственное начало преобладало в ней. И бывало вдруг обернется она, - смуглая, статная, откинув за спину гриву вьющихся медных волос, отсверкивающих на солнце, и взгляд исподлобья внезапно пронзит насквозь, а губы чуть улыбаются...
"Тебя, Тася, точно светом нездешним в ночи обожгло!" - сказал как-то ей один однокурсник, немного в неё влюбленный. Немного - потому что побаивался её. Не по росту ей был, приближаться не смел... И добавил еще, спрятав взгляд: "Может, это свет звезды. А может... царица Тамара, которую Демон любил, память об этой любви тебе в душу вложила..."
И как сказал - больше ни разу и не подходил к ней.
А вот Элин папа не побоялся! Это было, когда Анастасия, переболев и смирившись, поступила в педагогический. Русский язык и литература. На курсе она была заводилой. Вместе с нею компания друзей-приятелей направилась как-то на Юго-Запад Москвы, где в неприметном подвальчике ютилась театральная студия, ставшая впоследствии знаменитой. Но это придет потом популярность, толпа, жаждущая прорваться на премьеру... А тогда было так: пришли четверо и сказали: "Здрас-сьте, мы играть хотим!" Им ответили: "Какие проблемы? Хотите - вперед!"
Лекции перемежались с репетициями и спектаклями. Днями и ночами пропадала Тася на Юго-Западной. Родители сетовали, что стали потихоньку подзабывать как звучит её голос... И на одном из спектаклей увидел её молодой, подающий надежды физик Коля Корецкий. Увидел - и все! Сгорел! Влюбился без памяти. А когда Тася забеременела, - страстный его напор её подкупил, - поженились. Обычная, вроде, история.
Когда родилась Эля, пришлось Тасе оставить студию. Тасина бабушка мамина мама, Антонина Петровна, переехала к дочери, а квартиру свою в одном из переулочков близ Чистых прудов отдала внучке. Пускай молодые живут, да радуются! И они стали жить. И родилась у молодых дочка Елена, которую бабушки с дедом называли Аленушкой, а мама с папой - Элей.
Элька росла резвая, тонкая - в мать. Только была она мягче, тише, задумчивей. С раннего детства манил её сокровенный мир, в который никому, кроме неё самой, хода не было.
А глаза были такие же удивленные, огромные, привораживающие как у матери. Только были они светлей. Гораздо светлей... Золото в них отблескивало густой прозеленью, точно искры далекого костра посверкивали сквозь чащу.
После выпуска Тасю распределили в одну из московских школ. Самую обыкновенную. Она, как могла, старалась оживить и разнообразить программу, рассказывала о судьбах поэтов, о том, что за избранничество и дар слова им, как правило, приходилось платить, и дорого. Очень дорого. Часто - жизнью...
Она таскала своих учеников по музеям, устраивала поэтические вечера, иной раз прямо под открытым небом - где-нибудь на бульваре или "на Патриках", возила в Загорск, в Сергиеву Лавру... Часто сиживали они с классом за необъятным раздвижным овальным столом в бабушкиной, - а теперь её, Тасиной, квартире, уплетали пирожки, винегрет, сладкий-сладкий рулет с маком - струдель, который она выучилась печь у бабушки Тони. Ученики её обожали. Мальчишки тайно влюблялись...
Коле это не слишком мешало - он был всерьез увлечен наукой и не раз уверял Тасю, что ей предстоит стать женой Нобелевского лауреата! А вот коллеги... Их Тасина пылкость весьма и весьма раздражала. И что за идол такой - эта Корецкая А.П.?! Выскочка, девчонка, соплюшка! Опять же обычная история... Вскоре они всем дружным коллективом Тасю так обломали, что и вечерние прогулки по гудящей Москве, и чаепития за овальным столом все стало ей в тягость. Заклевали так, что пришлось сменить школу. И пошло, и поехало...
