Беру плитку шоколада в тумбочке и топаю к дежурной.
- Ох, Андрюша! И ты туда же! - качает головой добрая толстая женщина и тяжко вздыхает.
- Зульфия Тимуровна, голубушка! - я кладу ей на стол шоколадку. - Не ругайтесь!
- Только чтоб тихо! - вполголоса произносит дежурная и сгребает "взятку" в ящик.
Анна уже без своего красного пуховика, но в таком же ярко-красном свитере ручной вязки. Она сидит на постели, положив ногу на ногу, и покачивает носком сапожка. На ее черных волосах блестят капельки погибшего снега.
Я сбрасываю свою камуфляжную куртку, стряхиваю воду с фуражки и выдыхаю:
- Проскочили, слава Богу! - снимаю- китель и остаюсь в рубашке с погонами. - Утром ты была в желтом свитере, а сейчас - в красном...
- Женщина, если захочет, может кожу сменить, а ты о каких-то там тряпках.
- Кожу может сменить только змея, - вношу существенную поправку.
- Ну, разница невелика, - говорит Анна с ухмылкой.
- Ты меня пугаешь. Я нуждаюсь в алкогольном допинге.
- Не суетись! У тебя чай есть? - Анна смотрит на меня, вытянув смуглую шею.
- У меня есть все: чай, кофе, водка и даже вино "Южная ночь".
- Какой ты запасливый...
- Подношения туземного населения и залетных журналистов. Ну что, с чая начнем?
- Лучше с кофе. Растворимый, надеюсь?
- А как же, - и я кидаюсь включать электрический чайник.
- Фена у тебя, конечно, нет. Надо бы волосы просушить, - и Анна запускает руку в свою черную волнистую гриву.
- Такие волосы - надо, - говорю я протяжно, сделав ударение на слове такие.
- Комплименты для жены оставь, - Анна режет меня взглядом.
- Ты хочешь, чтобы я рассказал о жене? - воспринимаю ее фразу как намек.
- Нет, я и так знаю. Жена покладистая блондинка, педагог или медик. Ребенок детсадовского возраста - конечно, одаренный. Квартиры нет. Денег не хватает. Быт заел. Обоим хочется чего-то другого, но никто не знает чего. Жизнь медленно движется к своей конечной цели, то есть к смерти.
- Что ты с этой смертью заладила сегодня? - я вытаскиваю из кармана сигареты.
- Чувствую.
- Что? Запах смерти, разлитый в воздухе, как вино?
- Это у меня был приступ изящной словесности. Но суть остается, - Анна закуривает. - Настроение сегодня какое-то "смертельное".
- Типун тебе на язык, - я достаю банку кофе и наливаю в стаканы кипяток. - Кстати, у тебя презервативы есть? А то я СПИДа боюсь. Не хочется умирать от любви.
- Есть. И боюсь я не меньше тебя. Группа риска, - и снова, запрокинув голову, пускает кольца дыма в потолок.
- Анна - это псевдоним, или твое настоящее имя?
- Настоящее. Кличка у меня - Кармен.
- Это что, из-за черно-красного прикида?
- Из-за этого тоже.
- Плюс яркая внешность - а еще что?..
- Ты задаешь слишком много вопросов, - холодный, пронизывающий взгляд Анны мне неприятен.
- Ничего удивительного. На то я и журналист, - поспешно отхлебываю кофе и обжигаюсь.
- Давай для разнообразия сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты отвечать и, по возможности, искренне, - в глазах ее вспыхивает неожиданный интерес.
- Это любопытно. Но есть нюанс. Я арендовал тебя... - говорю, кусая губы, - ...на час. Время идет. Я ничего не успею.
- Ладно, успеешь, - вздыхает Анна и улыбается краем ярко накрашенного рта. - Я сделала недельную норму и никуда не тороплюсь.
- Ну, а я тем более не спешу. Завтра воскресенье, - я намеренно пропускаю фразу "сделала норму", чтобы не усиливать неприятное чувство.
- Итак, поехали, - Анна берет длинными пальцами стакан с кофе и отпечатывает на его ободке губную помаду. - Насчет твоей семьи - угадала?
- В общем, - киваю, - да. Но есть небольшое уточнение. Мы с женой разбежались. И еще... - я набираюсь мужества и выдаю постыдную правду: Я, видимо, никогда не любил свою жену.
- О-ля-ля! - Анна демонстративно цокает ухоженными ногтями по темной полировке стола. - Неожиданное заявление. Не думала, что ты настолько расчетлив и корыстолюбив... Наверняка, тесть - генерал?
- Нет. Никакой меркантильности в выборе не было, - я ныряю в свое мутное прошлое. - Тесть у меня обычный, каких сотни, без существенных для меня связей.
- Что же тогда подвигло тебя на женитьбу, если это, конечно, не банальная внеплановая беременность боевой подруги?
- Я когда-то сильно любил женщину. Она была замужем. Я любил долго, несколько лет. На эту любовь ушло столько сил и страстей, что, пожалуй ничего не осталось другим. Холостяковал, пока начальство не намекнуло: старый капитан, ни разу не женившийся, - это подозрительно: пахнет или голубизной, или импотенцией.
- И ты четко выполнил указание начальства, - Анна зло ухмыляется.
- Зачем же так, - я прихлебываю кофе и опять обжигаюсь. - Просто понял, что больше никого полюбить не смогу. А годы, действительно, идут...
- Что-то есть бабье в твоих стенаниях... - кривится Анна и тушит сигарету в пепельнице.
- Ну, баба - тоже человек, - пытаюсь я острить.
- И ничто человеческое тебе не чуждо, - обрезает Анна и снова берется за стакан.
- В общем, да. И вообще, почему я должен скрывать нормальные человеческие чувства? - Я начинаю злиться. - Я достаточно силен, чтобы не стесняться своих слабостей.
- Ух ты, - подначивает меня гостья.
- Да! - я вскакиваю с кровати, делаю шаг к окну и резко сдвигаю штору в сторону. - Вот шел сейчас по улице - снег падает, в крови коньяк бродит, красота вокруг... А я иду, пою и думаю: влюбиться бы в кого-нибудь! Так, чтоб от бессонницы простыню на себя наворачивать и плакать в подушку, чтоб нервы - в струну и сердце надрывалось. Как десять лет назад...
- Слушай, классная у тебя служба! - теперь уже заводится Анна. Солдаты и офицеры в окопах околевают, а пьяный майор шляется по городу и от скуки любви ищет! И нашел, - со стуком ставит стакан на стол. - За двадцать баксов.
- Да ладно тебе, - подрубленный под корень, отхожу от окна и падаю на кровать. - Все у меня было: и окопы, и ранение, и медали, и даже орден... Я здесь, в Доме правительства, две недели всего. А до этого по траншеям да землянкам кочевал. Вот в этих самых туфлях и "пьяных" брюках с кантом...
- Что же ты полевую форму не взял, раз на войну ехал? - глаза Анны неожиданно теплеют.
- Ты, блин, как старшина на строевом смотре. В чем был в редакции, в том и полетел. Команду дали: "борт" ждет, - я в самолет и сюда. А тут месиво кровавое - очередное "усмирение горцев". Не до смотрин: кто в камуфляже, а кто при параде...
Повисает неловкая пауза. Я достаю сигарету из пачки на столе и закуриваю, глядя в окно: редкие уличные фонари подсвечивают тихий снегопад.
- Ладно, не сердись, - Анна пересаживается ко мне на кровать, кладет ладонь на мою трясущуюся руку и терпеливо ждет, пока я успокоюсь. - Так ты здесь уже месяц?
- Да. Послезавтра, в понедельник, должен приехать кто-то на смену. А я двину домой, где ждет меня холодная постель, пьяные соседи и в душе - сама понимаешь...
- А куда тебя ранило?
- Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня... Контузило меня.
- Что это значит? - моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
- Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
- О, Господи! - Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
- Ну что ты хихикаешь?! - и сам не могу удержаться от смеха. - Да, глохну и звеню...
- Как мудозвон, - Анна приваливается спиной к стене и трясется от хохота, вздрагивая упругим телом; и я впервые угадываю под свитером ее высокую грудь.
- Смех смехом, а шуба кверху мехом, - говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
- Шуба? Какая шуба? - переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
- И не только шуба, - цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
