- Он, кстати, вел себя осмотрительней - дожидался меня в стороне. Я вышла поздно, и ему пришлось заночевать у нас. Утром дочь пошла его проводить и домой не вернулась. Мы было решили, что Марта ушла с ним к вам погостить... Выходит, они исчезли оба. Куда - пока и сама не знаю.

"Помощник" проявлял излишний интерес к их беседе, и она не стала сообщать большего.

- Странно... - Ванько готов был усомниться, но сухой блеск глаз, тревога в словах убеждали. - Если что выяснится, обязательно дайте нам знать. Хотя... мне и самому еще нужно как-то выпутаться...

- Тебе-то я помогу. Ганс, - обратилась к торчавшему в дверях истукану, - за этим подростком я не установила никакого криминала. Кроме пустяковой ссоры с этим, как вы выразились, болваном-полицейским, который упал, оступившись на ступеньках. Будь здесь господин Пферд, он бы его отпустил: парень отирался просто из любопытства!

- Шеф разберется! - отрезал тот. - Он приказал запереть и этого!

- Тебя ненадолго поместят в камеру, - пришлось объяснить Ваньку. -Я хотела отпустить прямо сейчас, но этот служака уперся. Как только появится комендант - а он отлучился на час-полтора, - ты будешь освобожден, это я обещаю твердо. Не переживай, все обойдется!

Ганс втолкнул не сопротивлявшегося Ванька в небольшое полутемное помещение, служившее каталажкой, - с одним окошком у потолка и довольно прочной дверью. Не успел он освоиться с сумраком, как кто-то схватил его за руку, спросил с хрипотцой:

- С допроса? Не били? За что сцапали?

- С допроса. Не били. А сцапали так, из-за пустяка.

- Они, сволочи, и за пустяк так отметелят!..

- Всяко может статься... - Ванько рассмотрел следы побоев на лице сокамерника. - А тебя за что так разукрасили?

- Давай сперва познакомимся. - Он стиснул Ваньку ладонь. - Меня звать Степан. Голопупенко, может, слыхал?

Ванько охотно ответил на рукопожатие.

- Ты чо это? Как клещами, - выдернул пальцы Голопупенко.

- Извини, Степа, не рассчитал... Меня зовут Иваном. А фамилии твоей не слыхал, я не станишный.

- Не наш, значит... А откуда?

- Считай меня своим, а откуда - долго рассказывать, - уклонился от полного ответа хуторянин.

Глаза приспособились к сумраку, и он видел теперь и синяки, и ссадины, и даже оспины на лице товарища по несчастью.

- Ну, тебе, браток, и досталось, - заметил он сочувственно.

- Мы ему, козлу смердячему тоже вломили - запомнит надолго!

- Кому это - "ему"?

- Старосте, кому же еще! Который заманивал нас ехать за товаром... хотя ты, наверно, ничего об этом не знаешь. Вобщем, мы с ребятами отомстили за наглый обман. Отдубасили, как хотели! Вот токо на другом погорели. Я погорел, - поправился Степан. - Братва успела смыться.

- Что ж это у вас за братва, что сами удрали, а тебя бросили?

- Этот выскочил с винтовкой, стал стрелять... И оказался, гад, боксером - как зведанул меня в висок, ажно памороки вышиб. Не помню, как все и кончилось.

Слушая, Ванько изучал кутузку. Грязный цементный пол, штукатурка снизу исцарапана какими-то письменами. Застарелый мусор сгорнут в один из углов, оттуда воняло. В противоположном, прямо на цементе, сидело еще двое обитателей - мужик со связанными назад руками и девчонка в светлом платье, надорванном спереди, босая. Правый ее кулак, сжимавший разорванное место между бугорками грудей, пересекла наискосок темная полоска. Безучастная к происходящему, она по-родственному склонилась к мужчине лицом.

- У тебя и твоих дружков что, не все дома? - упрекнул Ванько. - Зачем лезть на рожон, если не уверены в благополучном исходе?

- Ну, ты, полегче! - ершисто огрызнулся Степа. - Лишь бы у тебя были дома!

- Извини, если обидел... И не сердись - не место и не время. Эти двое кто они и за что, не знаешь?

- Батька с дочирой, мог бы и сам догадаться. А за что, не говорят. Чудик какой-то: руки связаны, а развязывать не дает.

Девчонка, услышав, что говорят о них, кивком отбросила короткую стрижку, прикрывавшую лицо, подняла на них глаза. Судя по синяку на правой руке, ей тоже досталось, но по лицу не били, - подумал Ванько. - Полное, загорелое, красивое. Чем-то похожа на Варю, только у той была коса и волосы светлые. Не случилась ли и с нею такая ж беда!.. Кто-то приставал, это точно: разорвана пазуха, бил. А отец заступился - вишь, как отметелили да еще и заперли в этом гадюшнике. - Сердце его переполнилось острой жалостью к обоим. Стало даже неловко за себя: его через час-другой выпустят, а что ждет их? Особенно ее... Подошел, присел на корточки.

- Тебя как звать?

- Тамара...

- Это твой отец? - Подтверждающий кивок. - Батя, ты че не хочешь развязываться?

Мужик промолчал, тяжко вздохнул. Ванько ощупал руки - они стянуты шпагатом настолько туго, что не развязать.

- Не трожь, сынок... Нехай будеть усе, как есть.

- Не дело говоришь, батя! Так можно и без рук остаться.

- Они мне уже не понадобятся, все одно расстреляють...

- Это когда еще будет! А вдруг да пронесет.

Отодвинув Тамару, Ванько просунул палец под верхний виток, оборвал шпагат, размотал. Кисти онемели вконец, и мужик долго тряс ими, разминал пальцы. Видя, что девчонка - по комплекции ей можно было дать лет пятнадцать - все еще стягивает на груди разодранное сантиметров на двадцать платье, предложил:

- Вот тебе шпагат и ножик, проткни с боков дырочки и зашнуруй пазуху. Может, помочь?

- Спасибо, я сама. - Отвернувшись к стене, она тут же принялась за работу.

Поступок новенького Степан в душе одобрил, но все же не мог простить оскорбления и держался отчужденно. Сам, видать, рубаха-парень, он и в других уважал открытость и простоту. Этот Иван таковым не показался, и он счел ниже своего достоинства навязываться с разговорами.

Своими мыслями был занят и Ванько. Это будет несправедливо, рассуждал он, если меня освободят, а она, с отцом и Степой, останутся на растерзание этим шакалам... Что ж придумать? Пришибить этого Ганса, когда придет выпускать, и дать им возможность смыться?

Попытался было уточнить, за что же станичные ребята, рискуя, "отдубасили" старосту, но Степан, буркнув, "значит, заработал!", от пояснений уклонился. Откликнется ли на предложение рискнуть еще раз? Ладно, время еще есть, присмотрюсь, что он из себя представляет...

Тамара довольно аккуратно починила платье, вернула ножик, поблагодарила и даже улыбнулась. Потом снова прильнула к отцу, изредка о чем-то с ним перешептывалась.

Между тем время шло. Солнце наверняка клонилось уже к закату, а Ольга Готлобовна слова своего не сдержала. Ванько, конечно, не мог знать, что ни комендант, ни его заместитель до позднего вечера так и не появились. Он начинал злиться - и на нее, и на здешние порядки. Что за свинство за такое?! Держат взаперти, пелый день без воды, даже в туалет не сводили. Нацепили замок - и забыли. Ну и сволочи!

Когда, с наступлением темноты, появилась охрана, Ванько несколько раз грохнул кулаком в дверь.

- Чого тарабаныш? - послышался недовольный хохляцкий голос.

- Как это - "чого"? Заперли и забыли! Ты сегодня сколько раз в сортире побывал?

- Не твое свыняче дило! Попавсь, так сыды.

- Но ты ж войди в положение, - настаивал Ванько, - я-то тут не один! С нами девчонка - может ей неудобно? Или ты забыл, что такое стыд и совесть? И он стал с таким остервенением колотить каблуком в дверь, что часовой испугался, не разнес бы в щепки.

- Стой, не грымы, - подошел к двери, - щас сходю до начальства. Полицай ушел.

- Слышь, Степа, и вы, отец, - обратился Ванько к арестантам. - На дворе уже темно. Я постараюсь обезвредить стражу - будьте наготове: есть шанс сбежать. Как, согласны рискнуть?

- Ты еще спрашиваешь! - горячо откликнулся Степа. - Ты это здорово придумал. Я тебе помогу.

- Справлюсь один, - отверг степину помощь. - Я попрошусь в туалет первым, выйду за дверь и тут же обоих - вряд ли их будет больше - уложу на месте. А вы будьте начеку: дам знать - сразу выбегайте. Батя, ты слышишь?