Вскоре опознанный ХОбот исчез из города в неизвестном направлении, с неизвестными намерениями и как будто даже переменив фамилию и внешность.
XX
С исчезновением Хобота Лепа мало-помалу стал терять интерес к работе.
Вылавливая уголовных бандитов, перестреливаясь с ними на пистолетах и дерясь врукопашную, Лепа то и дело натурально нарывался на социалистов-бомбистов и народных экспроприаторов вроде Котовского, только меньшего масштаба. Это выбивало его из колеи. У Леопольда опускались руки, перекашивались патроны, отказывали бомбы. Помня ход Всеобщей истории, Леопольд соображал, что не так уж много времени ему осталось на путешествия с приключениями, а банановые острова и морские просторы продолжали пленять его развитое воображение.
Часто, лежа в своей холостяцкой постели, видел он все это перед собой как живое, ощущал в ладонях пеньковый канат, слышал шум прибоя, нюхал морской воздух, залетевший откуда-то издалека в его форточку... Реализм же действительной жизни выставлял перед Леопольдом иные картины и примеры.
Из-за денег люди калечили у закладывали тела и души, надеясь после, когда-нибудь, как-нибудь, за все расплатиться и получить еще прибыль...
Любовь, произведения изящных искусств и музыки сделались товаром, взамен романтики предлагалась политическая экономия. Эта напасть уже катила широким фронтом, увлекая даже самые стойкие умы.
Однажды Леопольд повстречал на улице тетку пьяную и горько плачущую.
Лепа почему-то сразу понял, что та плачет не от какого-то происшествия, а вообще, вдруг, обо всей пропащей жизни и о том, что ничего уже не поправить... Былая красота, трезвая жизнь - все ушло безвозвратно.
Лепа с болью думал, что, наверное, была у нее любовь и "обидчик", с чего и пошло все у нее наперекос. И если б увидал тот обидчик, как горько плачет баба, как она грязна и жалка, то или у него сердце бы в груди разорвалось, или бы он все ей отдал, всю даже свою жизнь. Но не встретит бабу обидчик, потому что занят он войной или выгодной торговлей, а может, даже и прямо "Народным делом".
Так думал Леопольд, и всю эту длинную мысль не вспомнил о своей незнакомке, а вспомнил лишь вечером, когда улегся под одеяло и надул паруса своей мечты.
Представлял он свою встречу с любимой и радовался, что не спросил ее имени и адреса. Леопольд собирался, вернувшись из путешествия по странам и континентам в родной город, поразить девушку тем, что отыщет ее (ведь сыщик же он) и наполнит ее скромное жилище экзотическими трофеями в виде леопардовых шкур, слоновых бивней и африканских масок.
За этими пустяками забыл Лепа о том, что обесценивает любые сувениры, - разрушительном течении времени, неумолимо прущем вперед и вперед.
XXI
Начало пригревать солнце. Запахло весной. Каверзнева непреодолимо потянуло на юг, к морю. Захотелось повидать Терентия и еще порасспросить, послушать его, передать поклон от Котовского.
Проблема денег давно уж была у Лепы решена наилучшим образом, скопилась изрядная сумма, так как за делами Леопольд не замечал соблазнов, хлеб же стоил дешево...
Два-три недорасследованных дела (других не происходило, так запугана была уголовщина во всем городе) еще удерживали Лепу на месте, не то он сорвался бы тут же, сей же миг. В ущерб югу Леопольд Каверзнев был профессионалом.
Весна и графа не обошла своим вниманием и все время совала ему в ребра чертей.
То и дело Лепе было не попасть в квартиру без того, чтобы не отбить кулаков и не оборвать звонка. Граф встречал его всклокоченным видом, блуждающим взглядом и ссылками на внезапную сонливость. В то же время из прихожей, подобно тени, выскальзывало создание в вуальке или изящная представительница "спецрезерва".
Довелось Леопольду столкнуться в своей прихожей и с княгиней Беломоро-Балтийской .
В момент Лепиного прихода та выговаривала графу, ничуть не смущаясь присутствием инспектора. Голос у нее звенел, пахло скандалом:
- Вам, любезный граф, от меня одного только нужно, вы хуже Котовского!
- А Котовский, княгиня, не так уж прост! - осадил ее граф, помня, что лучшая оборона - нападение, - я даже не берусь с ним равняться. Он, того гляди, в народные герои выйдет. А я что? Обо мне песен не сложат, - граф загрустил, притулился к дверному косяку, таких как я, сударыня, вы, с вашей-то ножкой, нанизывать можете десятками, ровно карасей на кукан...
- Вы, противный графишка, циник и пошляк! - продолжала кипятиться княгиня.
- Нет, позвольте! Ежели я циник, то уж никак не пошляк, возражал граф, - или, коли вам угодно настаивать на втором пункте, что то есть я пошляк, - тогда не соглашаюсь на циника. Поскольку и честно и прямо заявляю, что хочу вас... осязать, то, пожалуй, я циник, но остаюсь благороден. А вот ежели стану врать про чувства, читать стишки о розах, или того хуже - идеями спекулировать в вашу пользу, вот тут я стану точно - пошляком и вдобавок выйду подлец! Выбирайте, что лучше!
- Это вам, граф, - взвизгнула княгиня, - пора выбрать - кого вы больше любите, - меня или благоверную свою!
- Больше, - потупился граф, - жену. Но сильнее - вас, графиня! вскричал он, падая на одно колено и широко отводя руку. На это княгиня только плюнула на пол и ушла, презрительно дергая турнюром и гремя юбками, мимо Лепы, исполнявшего роль пустого места или каменного изваяния.
- Так вы женаты? - справился Леопольд по уходу женщины.
- Якобы, Леопольд, якобы. Мое имя всегда окружено легендами и ... дымкой.
- Пойдемте ужинать, сегодня у нас дупеля!
XXII
Замечательно ярки и прямы были солнечные лучи. Бриллиантовым блеском били по глазам витые сосульки. Воздух прозрачный и чистый, как хрусталь, сам, без помощи ноздрей и рта, заполнял до отказа грудь. Откуда-то доносились неслыханные звоны и пение таинственных хоров. Лепе казалось, что это сирены с далеких островов манят его к себе, чтобы соблазнить и испытать. Колени его нетерпеливо подрагивали. Мысли и мечты мешались и путались, не давая покоя ногам, и он вынужден был носиться кругами по комнате всякую минуту досуга, чтобы прийти в себя и продолжить рабочие размышления, более глубокие, чем у бандитов.
И Чижа стало не узнать. Откуда-то взялся бархатный голос, округлое брюшко и борода подковкой. Глаза он от Лепы прятал. Дома показывался редко, из чего выходило, что на будущее его планы сильно переменились против прежнего.
По этим причинам, как только все трое очутились вместе, Лепой и был объявлен совет. Совет был коротким и категоричным. Каверзнев ехал на юг к Терентию и звал с собой графа:
- Вам, граф, как репортеру теперь самое место на флоте! Не то или сопьетесь, или... Вот уж там действительно материал! А у Котовского всю жизнь на хвосте не просидите. Терять вам совершенно нечего, - агитировал он, - рядовым вас не сделают, а в офицерской жизни ест много блестящих сторон. Одна только форма флотская дорого стоит. Якорей одних целая пропасть! Резерв ваш сильнее только вас полюбит. И перо отточите на морской теме, будет как жало! Ну?!
Граф помалкивал, пощипывал бакен, потом поднял голову:
- А чиж?
- Чижик, мне кажется, прикипел к своей клубной жизни, пускай еще потешится. После, если надумает, найдет нас на южном флоте. А, Чиж? Лепа вопросительно посмотрел на Чижа. Тот заерзал, достал зачем-то перо, принялся им чиркать по листу бумаги:
- Да, пожалуй, наверно, видимо, скорее всего, что так и выйдет, может быть... Я постараюсь.
Лепа покивал головой и опять обратился к графу:
- Ну же, граф?!
- Да я, собственно, не прочь. Действительно, черт возьми! - граф подошел к окну, расправил плечи. - Смотаться что-ли на море? Решено, еду! - граф обернулся. - Но не теперь. Недели две еще нужно задержаться - дело чести.
- А я еду немедленно! Получу жалованье и в путь, - закрыл совет Леопольд.
Тут же затеялся прощальный ужин. Позвали некоторых знакомых, принесли граммофон с пластинками Федора Шаляпина, и чуть не до самого утра вздрагивали за стенами соседи от их буйных голосов, посудного звона и хватающего за сердце шаляпинского баса.
