- Гоп! Гоп! Гоп! Так! Так! Так!
И никто кругом не смеялся. Все смотрели точно испуганно и, во всяком случае, очень, очень серьезно.
Зрелище было до того жуткое, до того дикое, что, глядя на него, хотелось завизжать и кинуться в круг, вот тоже так скакать, кружить, пока сил хватит.
А лица кругом становились все бледнее, все сосредоточеннее. Нарастало какое-то настроение. Точно все ждали чего-то... Вот, вот... Сейчас...
- Ну какое же может быть после этого сомнение? - сказал за мной голос Рованова. - Хлыст!
А тот скакал козлом, страшный, нижняя челюсть отвисла, скулы обтянулись, пряди волос мотаются, хлещут по впалым орбитам глаз. Розовая колкая рубаха раздулась на спине пузырем.
- Гоп, гоп, гоп! - хлопал в ладоши "милай".
И вдруг Распутин остановился. Сразу. И музыка мгновенно оборвалась, словно музыканты знали, что так надо делать.
Он упал в кресло и водил кругом уже не колючими, а растерянными глазами.
"Милай" поспешно подал ему стакан вина. Я ушла в гостиную и сказала Измайлову, что хочу уехать.
- Посидите, отдохните немножко, - сказал тот.
Было душно. От духоты билось сердце и руки дрожали.
- Нет, здесь не душно, - сказал Измайлов. - Это у вас нервное.
- Пожалуйста, не уезжайте! - попросил Розанов. - Теперь очень легко можно будет добиться от него приглашения на радения.
Гости перебрались в гостиную и расселись кругом у стен, словно в ожидании какого-то дивертисмента. Пришла и красивая дама. Муж поддерживал ее под руку. Она шла низко опустив голову, и мне показалось, что она плачет.
Я встала.
- Не уходите, - сказал Розанов.
Я покачала головой и пошла по направлению к передней. Из столовой наперерез мне вышел Распутин. Подошел и взял меня за локоть.
- Подожди минутку, что я тебе скажу. Только слушай хорошенько. Видишь, сколько кругом нас народу? Много? Много, а никого нет. Вот: я и ты, и только всего. Вот стоим мы здесь с тобой, я и ты. И я тебе говорю: ты приходи! Тяжко хочу, чтобы ты пришла. Так тяжко, что вот прямо о землю бы бросился!
Он судорожно дергал плечом и стонал.
И было все так нелепо, и то, что мы стоим посреди зала, и что он так мучительно-серьезно говорит...
Надо было разбить настроение.
Подошел Розанов и, делая вид, что просто проходит мимо, насторожил ухо. Я засмеялась и, показывая на него, сказала Распутину:
- Да вот он меня не пускает.
- Не слушай его, желтого, приходи. А его с собой не води, он нам не нужен. Ты Распутиным не брезгуй, мужиком. Я кого полюблю, я тому палаты каменные строю. Не слыхала, что ли?
- Не слыхала, - ответила я.
- Врешь, умница, слыхала. Это я могу. Палаты каменные. Увидишь. Я много могу. Только приходи ты, ради Бога, скорее. Помолимся вместе. Чего ждать-то! Вот меня все убить хотят. Как на улицу выхожу, так и смотрю во все стороны, не видать ли где рожи. Да. Хотят убить. Ну что ж! Не понимают, дураки, кто я таков. Колдун? А может, и колдун. Колдунов жгут. так и пусть сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец. Помни, умница: убьют Распутина России конец. Вместе нас с ней и похоронят.
Он стоял посреди залы, худой, черный, как иссохшее, горелое, суковатое дерево.
- И России конец... конец России...
Тряс вытянутой крючковатой рукой, похожий на мельника из "Русалки" в игре Шаляпина.
Страшный он был в эту минуту и совсем безумный.
- А? А? Уходишь? Ну, уходишь, так уходи. А только вспомни... вспомни...
* * *
По дороге домой Розанов (мы ехали вместе) говорил, что пойти к Распутину стоит, что ему, вероятно, кажется подозрительным мой отказ от предложения, которого столькие добиваются.
- Вместе все пойдем, вместе уйдем.
Я говорила, что в этой распутинской атмосфере есть для меня что-то беспредельно противное и очень тяжелое. Подхалимство, кликушество и одновременно обделывание каких-то неизвестных нам темных, очень темных дел. Подойдешь, запачкаешься и не выпутаешься. Противно это все и невесело, а весь интерес к разным "жутким тайнам" этой среды поглощается этим отвращением.
Жалкое, напряженное и несчастное лицо адвокатской жены, которую муж так бесстыдно навязывает пьяному мужику, - во сне мне снится, как кошмар. И ведь у него там" верно, много таких, про которых он кричал и кулаком стучал, что "не смеют и всем довольны".
- Противно уж очень. До жути противно! Боюсь! И потом - не странно ли, что он так привязался, чтобы я пришла?
- К отпору не привык.
- А я думаю, что дело гораздо проще. Думаю, что из-за "Русского слова". Он хотя и делает вид, что не придает значения этому обстоятельству, однако вы сами знаете, что прессы он боится и заискивает перед ней. Может быть, решил залучить себе в моем лице новую жену-мироносицу. Чтобы под его диктовку писала то, что ему интересно. Ведь он всю свою политику проводит через женщин. Подумайте, какой козырь был бы в его руках. Он, по-моему, отлично все рассчитал. Он хитрый.
10
Через несколько дней после этого обеда позвонила знакомая дама. Упрекала, что я не была вчера на ее вечере, на который обещала приехать.
А я об этом вечере совершенно забыла.
- Была Вырубова, - говорила дама. - Ждала вас. Ей очень хочется с вами познакомиться, и я ей это обещала. Ужасно, ужасно обидно, что вы не могли быть.
"Ага! - подумала я. - Начались вести из "того" мира. Чего же ей от меня нужно?"
Что она была именно весть из "того" мира, я не сомневалась ни на минуту. Прошло еще дня два.
Прибежала ко мне старая приятельница, очень взволнованная:
- У С. будет большой вечер. Сама С. заезжала к тебе уже два раза и не заставала тебя дома. Она сегодня была у меня и взяла с меня слово, что я тебя к ним привезу.
Меня несколько удивила такая настойчивость со стороны С. Я не была с ними очень близко знакома. Уж не задумала ли она заставить меня читать или декламировать? Этого как раз я терпеть не могла. Высказала свои опасения.
- Нет-нет, - успокаивала меня приятельница. - Уверяю тебя, что никаких тайных расчетов у них нет. Просто С. тебя очень любит и хочет тебя видеть. Кстати, вечер будет очень интересный. Народу будет немного, все - свои, потому что С. не могут сейчас, во время войны, задавать большие балы. Это было бы неприлично. Никого лишнего не будет. Они умеют все интересно устраивать.
