А где-то судьба моя прячет Ключи у степного костра, И спутник ее до утра В багровой рубахе маячит. Ключи она прячет и плачет О том, что ей песня сестра И в путь собираться пора.

Седые оливы, рога мне Кладите на плечи теперь, Кладите рога, как на камни: Святой колыбелю была мне Земля похорон и потерь.

ЭВРИДИКА

У человека тело Одно, как одиночка, Душе осточертела Сплошная оболочка С ушами и глазами Величиной в пятак И кожей - шрам на шраме, Надетой на костяк.

Летит сквозь роговицу В небесную криницу, На ледяную спицу, На птичью колесницу И слышит сквозь решетку Живой тюрьмы своей Лесов и нив трещотку, Трубу семи морей.

Душе грешно без тела, Как телу без сорочки, Ни помысла, ни дела, Ни замысла, ни строчки. Загадка без разгадки: Кто возвратится вспять, Сплясав на той площадке, Где некому плясать?

И снится мне другая Душа, в другой одежде: Горит, перебегая От робости к надежде, Огнем, как спирт, без тени Уходит по земле, На память гроздь сирени Оставив на столе.

Дитя, беги, не сетуй Над Эвридикой бедной И палочкой по свету Гони свой обруч медный, Пока хоть в четверть слуха В ответ на каждый шаг И весело и сухо Земля шумит в ушах.

РИФМА

Не высоко я ставлю силу эту: И зяблики поют. Но почему С рифмовником бродить по белу свету Наперекор стихиям и уму Так хочется и в смертный час поэту?

И как ребенок "мама" говорит, И мечется, и требует покрова, Так и душа в мешок своих обид Швыряет, как плотву, живое слово: За жабры - хвать! и рифмами двоит.

Сказать по правде, мы уста пространства И времени, но прячется в стихах Кощеевой считалки постоянство; Всему свой срок: живет в пещере страх, В созвучье - допотопное шаманство,

И может быть, семь тысяч лет пройдет, Пока поэт, как жрец, благоговейно Коперника в стихах перепоет, А там, глядишь, дойдет и до Эйнштейна. И я умру, и тот поэт умрет,

Но в смертный час попросит вдохновенья, Чтобы успеть стихи досочинить: - Еще одно дыханье и мгновенье Дай эту нить связать и раздвоить! Ты помнишь рифмы влажное биенье?

РАННЯЯ ВЕСНА

С протяжным шорохом под мост уходит крига Зимы-гадальщицы захватанная книга, Вся в птичьих литерах, в сосновой чешуе. Читать себя велит одной, другой струе.

Эй, в черном ситчике, неряха городская, Ну, здравствуй, мать-весна! Ты вон теперь какая: Расселась - ноги вниз - на Каменном мосту И первых ласточек бросает в пустоту.

Девчонки-писанки с короткими носами, Как на экваторе, толкутся под часами В древнеегипетских ребристых башмаках, С цветами желтыми в русалочьих руках.

Как не спешить туда взволнованным студентам, Французам в дудочках, с владимирским акцентом, Рабочим молодым, жрецам различных муз И ловким служащим, бежавших брачных уз?

Но дворник с номером косится исподлобья, Пока троллейбусы проходят, как надгробья, И я бегу в метро, где, у Москвы в плену, Огромный базилевс залег во всю длину.

Там нет ни времени, ни смерти, ни апреля, Там дышит ровное забвение без хмеля, И ровное тепло подземных городов, И ровный узкий свист летучих поездов.

x x x

Над черно-сизой ямою И жухлым снегом в яме Заплакала душа моя Прощальными слезами.

Со скрежетом подъемные Ворочаются краны И сыплют шлак в огромные Расхристанные раны,

Губастые бульдозеры, Дрожа по-человечьи, Асфальтовое озеро Гребут себе под плечи.

Безбровая, безбольная, Еще в родильной глине, Встает прямоугольная Бетонная богиня.

Здесь будет сад с эстрадами Для скрипок и кларнетов, Цветной бассейн с наядами И музы для поэтов.

А ты, душа-чердачница, О чем затосковала? Тебе ли, неудачница, Твоей удачи мало?

Прощай, житье московское, Где ты любить училась, Петровско-Разумовское, Прощайте, ваша милость!

Истцы, купцы, повытчики, И что в вас было б толку, Когда б не снег на ситчике, Накинутом на челку.

Эх, маков цвет, мещанское Житьишко за заставой! Я по линейке странствую, И правый и неправый.

ДОМ НАПРОТИВ

Ломали старый деревянный дом. Уехали жильцы со всем добром

Старик взглянул на дом с грузовика, И время подхватило старика,

И все осталось навсегда как было. Но обнажились между тем стропила,

Забрезжила в проемах без стекла Сухая пыль, и выступила мгла.

Остались в доме сны, воспоминанья, Забытые надежды и желанья.

Сруб разобрали, бревна увезли. Но ни на шаг от милой им земли

Не отходили призраки былого И про рябину пели песню снова,

На свадьбах пили белое вино, Ходили на работу и в кино,

Гробы на полотенцах выносили, И друг у друга денег в долг просили,

И спали парами в пуховиках, И первенцев держали на руках,

Пока железная десна машины Не выгрызла их шелудивой глины,

Пока над ними кран, как буква "Г", Не повернулся на одной ноге.

УТРО В ВЕНЕ

Где ветер бросает ножи В стекло министерств и музеев, С насмешливым свистом стрижи Стригут комаров-ротозеев.

Оттуда на город забот, Работ и вечерней зевоты, На роботов Моцарт ведет Свои насекомые ноты.

Живи, дорогая свирель! Под праздник мы пол натирали, И в окна посыпался хмель На каждого по сто спиралей.

И если уж смысла искать В таком суматошном концерте, То молодость, правду сказать, Под старость опаснее смерти.

x x x

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был И что я презирал, ненавидел, любил.

Начинается новая жизнь для меня, И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей И прощаюсь с собою до мозга костей,

И уже наконец над собою стою, Отделяю постылую душу мою,

В пустоте оставляю себя самого, Равнодушно смотрю на себя - на него.

Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня, Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

Сновидения ночи и бабочки дня, Здравствуй, все без меня и вы все без меня!

Я читаю страницы неписанных книг, Слышу круглого яблока круглый язык,

Слышу белого облака белую речь, Но ни слова для вас не умею сберечь,

Потому что сосудом скудельным я был. И не знаю, зачем сам себя я разбил.

Больше сферы подвижной в руке не держу И ни слова без слова я вам не скажу.

А когда-то во мне находили слова Люди, рыбы и камни, листва и трава.

В МУЗЕЕ

Это не мы, это они - ассирийцы, Жезл государственный бравшие крепко в клешни, Глинобородые боги-народоубийцы, В твердых одеждах цари, - это они!