x x x

Я так давно родился, Что слышу иногда, Как надо мной проходит Студеная вода. А я лежу на дне речном, И если песню петь С травы начнем, песку зачерпнем И губ не разомкнем.

Я так давно родился, Что говорить не могу, И город мне приснился На каменном берегу. А я лежу на дне речном И вижу из воды Далекий свет, высокий дом, Зеленый луч звезды.

Я так давно родился, Что если ты придешь И руку положишь мне на глаза, То это будет ложь, А я тебя удержать не могу, И если ты уйдешь И я за тобой не пойду, как слепой, То это будет ложь.

x x x

Отнятая у меня, ночами Плакавшая обо мне, в нестрогом Черном платье, с детскими плечами, Лучший дар, не возвращенный богом,

Заклинаю прошлым, настоящим, Крепче спи, не всхлипывай спросонок, Не следи за мной зрачком косящим, Ангел, олененок, соколенок.

Из камней Шумера, из пустыни Аравийской, из какого круга Памяти - в сиянии гордыни Горло мне захлестываешь туго?

Я не знаю, где твоя держава, И не знаю, как сложить заклятье, Чтобы снова потерять мне право На твое дыханье, руки, платье.

ИГНАТЬЕВСКИЙ ЛЕС

Последних листьев жар сплошным самосожженьем Восходит на небо, и на пути твоем Весь этот лес живет таким же раздраженьем, Каким последний год и мы с тобой живем.

В заплаканных глазах отражена дорога, Как в пойме сумрачной кусты отражены. Не привередничай, не угрожай, не трогай, Не задевай лесной наволгшей тишины.

Ты можешь услыхать дыханье старой жизни: Осклизлые грибы в сырой траве растут, До самых сердцевин их проточили слизни, А кожу все-таки щекочет влажный зуд.

Все наше прошлое похоже на угрозу Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас! А небо ежится и держит клен, как розу, Пусть жжет еще сильней! - почти у самых глаз.

x x x

Если б, как прежде, я был горделив, Я бы оставил тебя навсегда; Все, с чем расстаться нельзя ни за что, Все, с чем возиться не стоит труда, Надвое царство мое разделив.

Я бы сказал:

- Ты уносишь с собой Сто обещаний, сто праздников, сто Слов. Это можешь с собой унести.

Мне остается холодный рассвет, Сто запоздалых трамваев и сто Капель дождя на трамвайном пути, Сто переулков, сто улиц и сто Капель дождя, побежавших вослед.

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

То были капли дождевые, Летящие из света в тень. По воле случая впервые Мы встретились в ненастный день.

И только радуги в тумане Вокруг неярких фонарей Поведали тебе заране О близости любви моей,

О том, что лето миновало, Что жизнь тревожна и светла, И как ты ни жила, но мало, Так мало на земле жила.

Как слезы, капли дождевые Светились на лице твоем, А я еще не знал, какие Безумства мы переживем.

Я голос твой далекий слышу, Друг другу нам нельзя помочь, И дождь всю ночь стучит о крышу, Как и тогда стучал всю ночь.

x x x

Т.О. - Т.

Я боюсь, что слишком поздно Стало сниться счастье мне. Я боюсь, что слишком поздно Потянулся я к беззвездной И чужой твоей стране.

Мне-то ведомо, какою Ночью темной, без огня, Мне-то ведомо, какою Неспокойной, молодою Ты бываешь без меня.

Я-то знаю, как другие, В поздний час моей тоски, Я-то знаю, как другие Смотрят в эти роковые, Слишком темные зрачки.

И в моей ночи ревнивой Каблучки твои стучат, И в моей ночи ревнивой Над тобою дышит диво Первых оттепелей чад.

Был и я когда-то молод. Ты пришла из тех ночей. Был и я когда-то молод, Мне понятен душный холод, Вешний лед в крови твоей.

ПЕРЕД ЛИСТОПАДОМ

Все разошлись. На прощанье осталась Оторопь желтой листвы за окном, Вот и осталась мне самая малость Шороха осени в доме моем.

Выпало лето холодной иголкой Из онемелой руки тишины И запропало в потемках за полкой, За штукатуркой мышиной стены.

Если считаться начнем, я не вправе Даже на этот пожар за окном. Верно, еще рассыпается гравий Под осторожным ее каблуком.

Там, в заоконном тревожном покое, Вне моего бытия и жилья, В желтом, и синем, и красном - на что ей Память моя? Что ей память моя?

x x x

Мне в черный день приснится Высокая звезда, Глубокая криница, Студеная вода И крестики сирени В росе у самых глаз. Но больше нет ступени И тени спрячут нас.

И если вышли двое На волю из тюрьмы, То это мы с тобою, Одни на свете мы, И мы уже не дети, И разве я не прав, Когда всего на свете Светлее твой рукав.

Что с нами ни случится, В мой самый черный день, Мне в черный день приснится Криница и сирень, И тонкое колечко, И твой простой наряд, И на мосту за речкой Колеса простучат.

Нп свете все проходит, И даже эта ночь Проходит и уводит Тебя из сада прочь. И разве в нашей власти Вернуть свою зарю? На собственное счастье Я как слепой смотрю.

Стучат. Кто там? - Мария. Отворишь дверь. - Кто там? Ответа нет. Живые Не так приходят к нам, Их поступь тяжелее, И руки у живых Грубее и теплее Незримых рук твоих.

- Где ты была? - Ответа Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой, Где светится звезда, И кануло колечко В криницу навсегда.

x x x

Сирени вы, сирени, И как вам не тяжел Застывший в трудном крене АЛьтовый гомон пчел?

Осталось нетерпенье От юности моей В горячей вашей пене И в глубине теней.

А как дохнет по пчелам И прибежит гроза И ситцевым подолом Ударит мне в глаза

Пройдет прохлада низом Траву в коленах гнуть, И дождь по гроздьям сизым Погкатится, как ртуть.

Пол вечер - ведро снова, И, верно, в том и суть, Чтоб хоть силком смычковый Лиловый гуд вернуть.

x x x

Т.О. - Т.

Вечерний, сизокрылый, Благословенный свет! Я словно из могилы Смотрю тебе вослед.

Благодарю за каждый Глоток воды живой, В часы последней жажды Подаренный тобой,

За каждое движенье Твоих прохладных рук, За то, что утешенья Не нахожу вокруг,

За то, что ты надежды Уводишь, уходя, И ткань твоей одежды Из ветра и дождя.

x x x

Снова я на чужом языке Пересуды какие-то слышу, То ли это плоты на реке, То ли падают листья на крышу.

Осень, видно, и впрямь хороша. То ли это она колобродит, То ли злая живая душа Разговоры с собою заводит,

То ли сам я к себе не првык... Плыть бы мне до чужих понизовий, Петь бы мне, как поет плотовщик, Побольней, потемней, победовей,

На плоту натянуть дождевик, Петь бы, шапку надвинув на брови, Как поет на реке плотовщик О своей невозвратной любови.