- Вы считаете, что это не он? Кто же тогда?

- В любом случае, Игорь, в мотивах еще предстоит разбираться, тем более что уж очень их хотят скрыть. Вот тогда и появится - "кто". И вообще, товарищ лейтенант, что это за жизнь - летом в городе? Жара, пыль, солнце палит... Махну-ка я в деревню! - и, перехватив недоуменный взгляд Родюкова, улыбнулся. - А тебе, чтоб служба медом не казалась, - бортовой журнал Усольцева. Займись, разбери, в чем там он в последнее время копался. Да и вообще - семь страниц, семь дел. Действуй!

Выходя на улицу к своим раскалившимся "жигулям", Строкач подумал, что на самом-то деле всему виной восьмая страничка, где стоит всего лишь одна цифра. Но не стоило расхолаживать лейтенанта.

Пригородный поселок располагался в довольно живописном месте, утопал в зелени, скрадывавшей размеры и пропорции солидных особняков. Практически за каждым забором в тени деревьев стоял автомобиль, кое-где и не один, из тех, что пригодны не только для перевозки пассажиров, но и для транспортировки грузов: "москвичи" и "нивы", "уазики", попадались и "волги". За невысокой оградой из штакетника под раскидистой яблоней виднелась темно-красная "лада", стоявшая на пригорке, вскинув передок к небу.

Номера Строкачу были уже знакомы - в ГАИ несложно выяснить, что за машину водит Иван Петрович Засохин, сорока лет от роду, без определенных занятий. Так же несложно оказалось отыскать и адрес дачи Засохина добротного "шале" с задорно скошенной односкатной крышей.

Собаки не было видно, и Строкач, не предупреждая хозяев, шагнул на бетонную дорожку двора.

У освещенной солнцем стены вокруг низкого овального стола, опирающегося на отрезки толстых бревен, собралась группа мужчин, собственно - еще мальчишек, лет по восемнадцать - двадцать, коротко стриженных, в просторных рубахах из белого полотна. И хотя майор приближался нарочито твердо ставя каблуки на бетон, никто не повернул к нему головы, кроме сидевшего вполоборота к калитке темноволосого человека с короткой, прошитой нитями седины бородкой, сухим, с тонкой переносицей и легкой горбинкой носом. Не меняя положения, он протянул вперед руку, слегка отставив локоть; темные, посаженные в глубь глазниц радужки остро взблеснули под сросшимися бровями:

- Садитесь с нами. Вы ведь по казенной надобности, а мы здесь по-свойски. Чаю?

Вопрос был риторический, ибо Строкач еще не успел опуститься на скамью, а ему уже наливали зеленоватый, терпко-пахучий напиток, весьма отдаленно напоминающий чай. Первый глоток майор отпил не без настороженности, затем продолжил со все большим удовольствием. Что бы это ни было, во всяком случае жажду утоляло отменно.

Осматривался Строкач исподволь, стараясь не выказывать особого любопытства. Однако уже через минуту почувствовал, что таиться вовсе незачем. Вокруг него были открытые, дышащие весельем лица, естественная простота речей и движений.

День за днем работа сводила майора отнюдь не с ангелами, и эта обнаженность, прозрачность каждого душевного импульса заставила его остро ощутить себя человеком, глубоко испорченным необходимостью каждый день ломать дурацкую комедию перед людьми, которые в свою очередь только и глядели, как бы половчее надуть следователя.

Он посмотрел в глаза Засохину - и удивился спокойной твердости и силе ответного взгляда. Казалось, из темной глубины зрачков в него испытующе вглядывается существо иной, особой породы, которое о нем, майоре, знает больше, чем он сам.

Привычной дуэли, из которой Строкач обычно выходил победителем, не получилось. Поэтому майор постарался расслабиться, расстегнул ворот рубашки, повернул взмокшей шеей. Черт побери, со всех сторон на него глядели дружелюбные, мягкие, без малейшей настороженности к чужому глаза.

Казалось, они стараются не замечать чужака, продолжая короткими редкими глотками прихлебывать зеленый чай - помалкивали, но вместе с тем было ощущение, что люди эти понимают друг друга и без слов. "Все, все, сказал Строкач себе. - Кончаем играть в гляделки", - и обратился к Засохину:

- Иван Петрович, я следователь уголовного розыска...

- Ну разумеется, Павел Михайлович, - улыбнулся Засохин, уперев локти в стол.

- Вы меня знаете? - Строкач был совершенно уверен, что прежде Засохина не встречал.

- Да.

- Ясно. Но об этом позже. Причина моего визита очень серьезна.

- Смерть - что может быть серьезней?

- Я так и полагал, что вы знаете немало. Вот поэтому и хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

В ответ - снова молчаливая улыбка, жесткие скулы пришли в движение, и мальчики, сидевшие за столом, словно растворились в воздухе.

На Строкача начинала действовать эта атмосфера.

- Что вы знаете о смерти, Иван Петрович?.. - начал было он, и тут же спохватился, осознав, что взял не ту интонацию, которую следовало бы. Обычно он избегал отвлеченностей, но сейчас его сковывала странная улыбка, не покидающая лица собеседника.

- Смерть - избавление от физической оболочки, сковывающей и тяготящей наше истинное "я".

- В вашем подъезде убита девушка, Иван Петрович.

- Жаль. Всех, кто убит, поистине жаль. Хотя не все понимают, что порой быстрый переход - благо. Но Лера... Лера была нужна здесь.

- Откуда вы знаете, что убита именно Минская?

- ...

- Пожалуйста, конкретно.

Засохин развел руками с искренним огорчением.

- Боюсь, я не смогу вам ответить.

- Вам не кажется, что сейчас не стоит напускать туману?

- Дело не в том, что я не стану говорить. Просто вы меня не услышите. На уровне подсознания нужен иной слух, иной язык...

- То есть, вы считаете, что у меня с этим непорядок? Странно, но раньше я этого не замечал.

- Ни один врач не может быть абсолютно уверен, что его диагноз истинный. Если это действительно врач. - Засохин все так же прямо смотрел в глаза майору. Строкач невольно отвел взгляд. Ему начало казаться, что нечто подобное он уже слышал сегодня.

- Кого вы имеете в виду, Иван Петрович? Меня? Но я вовсе не врач.

- Я готов ответить на любой вопрос. Главное - услышать.

- Что ж, рад. - Строкач говорил вполне искренне.

А Засохин и не стремился что-либо скрыть или уклониться. Об этом можно было судить и по его странноватым ответам на вопросы следователя.

- Иван Петрович, речь идет об убийстве. Нравятся или не нравятся вам мои вопросы, но ответы на них вы должны дать.

- Я никогда не лгу. И не лгал, потому что за свои поступки несу ответственность перед высокой инстанцией. Верьте и вы мне. Недоверие ваша профессиональная болезнь, вы пропускаете через себя огромные массы лжи, и у вас повреждена духовная основа. Подобно тому, как сапожник, протягивая через передние зубы дратву, с годами теряет их. Я всегда стараюсь думать о светлом, потому что, думая о черном, люди влекут к себе силы зла. Страх и зло неразделимы, потому что сознание, напитанное страхом, создает образы, которые получают воплощение, начинают жить. Образ, как и слово, - материален, и с его помощью можно исцелять и умерщвлять, возвышать и втаптывать в грязь...

Строкачу было любопытно, но в то же время необходимо было направить разговор к вещам конкретным. Засохин же, похоже, был убежден, что говорит нечто предельно точное и определенное, то есть то, что требуется майору.

- Даже слепой видит жизнь. По-настоящему слеп лишь тот, кто отказывается видеть.

- То есть как это? - спросил Строкач.

- Если видят те, кто рядом с тобой, - видишь и ты. Если чувствуют чувствуешь и ты.

- Вам не пришлось сегодня посетить городскую квартиру? Я имею в виду ваше материальное тело.

- Я вас понимаю. Нет, отсюда я не выезжал. Если нужны подтверждения поговорите с ребятами. Со вчерашнего вечера никто из нас никуда не отлучался...

- Как поездка, Павел Михайлович? - Родюков позевывал, глаза у него слипались.

- Так себе. Побеседовали. В поселке Засохина и его команду знают, относятся с уважением, но, как бы это поточнее, - побаиваются. Даже бабки, которых хлебом не корми - дай язык почесать, на вопросы отвечают только "да" и "нет".