Несмотря на свои двадцать три года, Валерия Анатольевна была разборчивой особой. Об этом свидетельствовал ее гардероб - простые вещи очень недешевых европейских фирм. Проблем с наличностью у девушки, судя по всему, не было.
Любопытно, что бандероль на пачке сторублевок, обнаруженной в саквояже тончайшей желтой кожи, в точности совпадала с таковой же, находившейся в кармане Усольцева: "12 июля .... года. Октябрьский Промстройбанк. Кассир Иванова И.И."
Немного дорогих украшений - строгих, безукоризненно подобранных. И бумаги - множество заметок самого различного содержания на клочках, блокноты и стандартные листы для машинописи, испещренные рваными абзацами, фразами, отдельными словами, а чаще именами, схемами, значками, малопонятными символами.
Майор и не рассчитывал, что все это мгновенно прояснит ситуацию. Бумаги он из своих рук выпускать не собирался, и внимательное чтение еще только предстояло. Что ж, профессия журналиста - не из самых безопасных. Конечно, девушка молода и красива, и все, что случилось, может и не иметь отношения к журналистским делам. Убийство из ревности? Смешно! За годы работы он убедился, что мотивы, как правило, одни и те же. Почти всегда это деньги, реже - страх, и только один раз - месть, после невероятной дозы водки. И если любовницу убивают, то чаще всего тогда, когда она стала препятствием на пути к деньгам или карьере.
На ограбление все это и вовсе не походило. Ценности остались на месте, да и кто бы рискнул грабить, предъявив перед тем служебное удостоверение вахтеру?
Четыре этажа, на каждом - три квартиры, всего двенадцать. Не такое уж широкое поле для розыска. Квартира этажом ниже - пуста, хозяева укатили на отдых. Она на сигнализации, и на пульт уже неделю не поступает никаких сигналов.
Квартира напротив. Выпученный панорамный глазок. Из-под него, как лапки клеща, торчат короткие металлические усики. Строкачу всегда казалось, что в такой глазок обязательно кто-то следит за ним, и он не ошибся.
Дверь отворилась почти сразу. В проеме стояла седая, коротконогая грузная старуха. Коротко остриженные волосы кисточками торчали над ушами, что вкупе с крючковатым носом довершало сходство с разбуженной среди дня совой. Желтые, пронзительные глаза помаргивали, а рот оставался приоткрытым, словно "сове" не хватало воздуха.
В комнате визгливым лаем заливалась собачонка. Впрочем, "сова" была опрятна, одета не без элегантности, разве что чуть старомодно. Помедлив, она с достоинством сказала низким густым голосом:
- Заходите, прошу вас, - посторонившись, она сделала приглашающий жест. Строкач шагнул в прихожую, слегка зацепив плечом высокую резную тумбочку, покрытую накрахмаленной кружевной салфеткой.
- Не боитесь впускать чужих в дом? - майор почему-то сразу почувствовал расположение к пожилой даме. Было в ней что-то... Он поискал слово, но не нашел.
- А к вам это не имеет отношения. Я ведь жизнь прожила, много чего повидала. Да и чего мне бояться? Сокровищ не накопили, а мебель, - она обвела жестом старинные многопудовые кресла, - кому это может понадобиться?
Она выжидательно умолкла, искоса поглядывая на майора. Строкач кое-что уже знал о ней и о ее сыне.
- Так или иначе, Мария Сигизмундовна, я хотел бы представиться...
- Бог с вами! - старая дама отмахнулась. - У вас же все на лице написано. Как минимум, капитан - ведь верно?
- Майор. Майор Строкач Павел Михайлович, с вашего позволения.
Строкач обежал взглядом большую комнату, заставленную резной мебелью черного дерева. В углах помещались высокие, едва не по плечо, вазы голубого фарфора, между ними - инкрустированный перламутром ломберный столик на гнутых ножках. Слепо мерцал темный экран небольшого телевизора "Сони". Левую стену почти полностью перекрывал толстый ковер мягких пастельных тонов. На нем, в метре друг от друга, висели морской кортик, ятаган и небольшое, причудливой формы ружье.
- Кремневое, - уловив взгляд Строкача, кивнула женщина.
Казалось, ее движение отразилось в до блеска натертом затейливо выложенном паркете. Строкач с удовольствием заглянул в живые, светящиеся умом глаза собеседницы.
- Великолепие, конечно. Подлинная старина. Кстати, а Дмитрий Дмитриевич дома?
- Куда там! С утра в клинике. Он редко бывает днем. По выходным, да и то через раз. А оружие - это не Дима, еще покойный муж собирал. Скоро тридцать лет, как его не стало. Ну, да все там будем... А красота остается, это так. Какие мастера работали, душу вкладывали! Нынешним трудно понять - прагматики: трезвость, расчет в первую голову. А человек должен бежать от этого, стремиться жить сердцем, подчиняться первому движению души. Увы, приходится признать, что наше поколение было в гораздо большей степени идеалистами... Так что сегодня, в трезвую и холодную эпоху, нам остается одно - наши дети. В них наше достояние, наша жизнь. Дима... он ведь радость несет людям. - Она с гордостью посмотрела на фотографию на стене в простой деревянной рамке, глаза ее затуманились.
Высокий, чуть лысоватый мужчина в белом халате держал перед собой пухлую книгу с иероглифами на обложке. Проницательным мягким взглядом мужчина смотрел, казалось, сквозь книгу в лицо кому-то незримому - доброму собеседнику, понимающему слушателю.
Лицо его было одухотворенным, словно у вдохновенного проповедника.
Дмитрий Дмитриевич Хотынцев-Ланда был в городе широко известен. По слухам, многие обязаны были ему если не полным исцелением, то улучшением состояния, а уж семейные и иные психологические проблемы доктор щелкал как орехи. Обычно прием велся в клубе завода "Металлист", и развешанные по городу афиши и рекламные объявления в прессе не уставали напоминать обывателю об этом.
Не забывал Дмитрий Дмитриевич и о здоровых: кажется, речь шла о занятиях какой-то разновидностью йоги, о совершенствовании тела и духа. Впрочем, сам Строкач был еще недостаточно совершенен, чтобы различать нюансы высших учений о тонких космических энергиях. Хватило бы времени для решения земных проблем! Так и сейчас - нельзя было дать следу остыть, нужна была зацепка, ниточка...
- Итак, никого, кто бы заходил сегодня к Минской, вы не видели? Строкач повторил вопрос для порядка, уже собираясь уходить.
Женщина перебила его - вопрос прозвучал уже трижды.
- Ну я бы с удовольствием, Павел Михайлович, но, увы, выхожу очень редко. Этажом ниже живет подруга, видимся раз в день, когда гуляем с собаками. Она и сейчас внизу, на скамейке, я из окна видела. Она для вас клад - все знает, все видит. Ее легко узнать - Октябрина Владленовна видная женщина, в молодости красавица была - заглядение.
Женщину у подъезда Строкач приметил. Стройная для своих лет, с тяжелой каштановой косой с проседью и спокойными величавыми чертами северорусского типа.
Но с нею сейчас должен был работать лейтенант Родюков, а Строкач уже звонил в третью квартиру четвертого этажа, дверь которой располагалась у последних ступеней лестницы.
Дверь стремительно распахнулась. На пороге стояла ослепительная голубоглазая блондинка во всеоружии неполных двадцати лет. На лице ее блуждала тревожная улыбка.
"Наверное, уже знает, что случилось, - подумал Строкач. - Почему? Ведь вахтер уверяет, что никому ничего не сообщал".
- Мы могли бы поговорить и здесь, - сказал майор, отрекомендовавшись, - но вопрос серьезный, потребуется время. Ваша соседка убита.
Взгляд девушки заметался по соседским дверям, вопросительно остановился на майоре.
"Значит, все-таки не знает. Тогда почему испуг?" Впрочем, он знал, что странности в поведении женщины могут объясняться даже микроскопическим пятнышком на любимой блузке или попавшимся на глаза постороннему предметом туалета.
Но пока еще не было оснований для выводов. Квартира была точной копией той, которую только что покинул Строкач. Те же три комнаты, но они казались куда меньше: вдоль стен вплотную теснилась дорогая мебель, центр комнаты поглотил огромный округлый стол. Все блестело - свинцовые стекла шкафов, масса бронзовых ручек и инкрустаций, тускло лоснился велюр обивки.
