- Сто пятьдесят, - с любезной улыбкой ответила Рита.
- Вот как? - слегка удивился он, но глаза застыли, стали жесткими, мертвыми.
- Неужели больше? - тоже удивилась она. - Этого не может быть.
- Вы мне льстите. Разрешите представиться: Матти Мюйр. С кем имею удовольствие?
- Рита Лоо. Пресс-секретарь господина Ребане, - представилась и она.
- Рита Лоо, Рита Лоо, - пожевал Матти Мюйр, словно вспоминая. Но я почему-то был совершенно уверен, что он только делает вид, что вспоминает. А на самом деле все прекрасно помнит. Он был из тех, кто ничего не забывает. И ничего не прощает. И Риту Лоо он знает, а она знает его. Но оба это скрывают.
- Я знал молодого человека с такой фамилией, - сообщил Мюйр. -Да, знал. Александр Лоо. Журналист. Вы имеете к нему отношение?
- Он был моим мужем, господин Мюйр.
- Вы развелись?
- Он умер, господин Мюйр.
- От чего?
- От чего умирают люди? Вам ли этого не знать. От жизни, господин Мюйр.
- Прискорбно. Весьма прискорбно, - покивал он, но глаза оставались холодными, мертвыми. - Но неотвратимо, увы. Впрочем, почему "увы"? Смерть бывает и избавлением. Не правда ли, госпожа Лоо?
У меня снова, как уже не раз за последние дни, появилось ощущение, что я попал в чужую компанию, где свои страсти, понять которые постороннему не дано. И страсти эти такого накала, что в холле как бы начало чуть-чуть пованивать серой из преисподней.
Мюйр поднял кейс и обернулся ко мне:
- Куда прикажете?
Я открыл дверь гостиной:
- Прошу.
- Знакомый номер, - заметил Мюйр, осматриваясь. - Добрый день, молодые люди, - поздоровался он с Артистом и Мухой. -Тоже охрана?
- Да, - подтвердил я.
- Неплохо, - оценил он. - Такой охраны не было даже у меня. Гостиная. Она стала еще роскошней. Бар. Уместно. Раньше бара не было. Там - кабинет. Там - спальни. А там -музыкальный салон. Когда-то в нем стоял рояль "Бехштейн". А сейчас?
- Стоит и сейчас.
- На нем однажды играл сам Ван Клиберн. Правда, я слушал его, так сказать, по трансляции. Вы понимаете, надеюсь, что я этим хочу сказать?
- Понимаю, - кивнул я.
- Но все равно это было впечатляюще. Да, знаменитый номер. Мы называли его министерским. Он был предназначен для первых лиц: союзные министры, первые секретари обкомов. Пожив в этом номере, многие переставали быть первыми. И даже вторыми. Поразительно, как действовала на людей роскошь. Сейчас, конечно, этим не удивишь никого. Но всего лет двадцать назад... Какие разговоры велись здесь! Какие мысли высказывались! А какие трансляции передавались из спален? Наши операторы дрочили, как сумасшедшие. Сколько молодой эстонской спермы было выброшено на ветер! Совсем впустую. Если бы она пошла в дело, эстонцев было бы сейчас намного больше. Я даже приказал убрать из операторской мужчин, заменить их девушками. И что бы вы думали? Они тоже стали дрочить. Даже самые целомудренные. Ах, молодость, молодость!
До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, я прибалдел. Муха с Артистом тоже. И Рита Лоо. Черные снеговые тучи нависли над ржаным полем, надвинулась зима с ее безысходностью. И тоска, тоска. Смерти бы, смерти. Смертушки.
Мюйр оглядел нас и сделал вид, что спохватился: - Я сказал что-то не то? Ах да, я сказал "дрочить". Мне следовало сказать "мастурбировать". Прошу извинить. Где же господин Ребане?
Муха повернулся к двери кабинета и гаркнул:
- Фитиль! К тебе! Какая-то старая гнида!
На пороге кабинета появился Томас. Он был в темно-синем, с искрой, костюме, весь причесанный и отглаженный, кроме морды лица.
- Старая гнида? - переспросил он. - Как может так быть? Гнида не может быть старой. Если гнида старая, то это не гнида. Это уже вошка.
- Вошь, - поправил Мюйр. - В русском языке нет слова "вошка". Есть "вошь".
- Вошь, - повторил Томас. - Понимаю. Но вы не правы. В русском языке есть такое слово. "Мандавошка". Вы ко мне? Пожалуйста, заходите.
Мюйр прошествовал в кабинет. Он оставался невозмутимым. Абсолютно невозмутимым. И даже по-прежнему благодушно-доброжелательным. Только вот глаза. Если гнида может быть старой и у нее есть глаза, то такими они и были.
Рита Лоо отбросила назад копну волос и решительно двинулась вслед за Мюйром. Артист придержал ее за плечо, негромко спросил:
- Кто это?
- Самый большой мерзавец в Эстонии.
- Это мы уже поняли. Кто он?
- Генерал-майор КГБ. Бывший. Пятое управление. Говорит вам это что-нибудь?
- Да, - сказал Артист. - Диссиденты.
- Не начинайте разговор без меня, - попросил я Риту и знаком показал Мухе на выход. В черной ванной на полную пустил душ и приказал: - Запоминай. Шестьсот тридцать второй номер. Это этажом выше. Постарайся незаметно. Доктор Гамберг. Доком не называй. На всякий случай в номере не говори. В сортире или у лифта.
- Понял, - кивнул Муха.
- Забери то, что он передаст. И скажи: Матти Мюйр. Контакт. Пусть пробьют.
- И Рита Лоо, - подсказал Муха. - Тоже контакт. И еще какой.
- Правильно. Действуй.
Я вернулся в гостиную.
- Что происходит? - спросил Артист.
- Пока не знаю.
- Но происходит?
- Похоже на то.
Я прошел в кабинет.
Разговор, судя по всему, намечался серьезный. Вокруг Томаса Ребане начало что-то происходить. Может быть, как раз то, что имел в виду генерал Голубков.
Как и все в этих апартаментах, предоставленных в распоряжение внука национального героя Эстонии, кабинет был обставлен стильно и одновременно очень солидно. Красивый письменный стол из темного резного дуба с полированной столешницей располагал к вдумчивой умственной деятельности, а кожаный диван и два глубоких кресла вокруг овального журнального столика словно бы приглашали уютно расположиться в них и вести обстоятельные деловые переговоры или за рюмочкой коньяка доверительно высказывать свои самые сокровенные мысли, которые с точки зрения властей всегда считались крамольными.
Что когда-то и делали в этом кабинете первые лица.
Переставая после этого быть первыми.
Почему, интересно, сокровенность всегда крамольна?
Но сейчас, как и во всех гостиничных номерах при смене постояльцев, кабинет был безлик, не одушевлен ни бумагами на столе, ни тем легким беспорядком, которым сопровождается любая живая жизнь.
