Они сидели на кухне; Кира с аппетитом ужинала, а Геннадий отчитывался за эти четыре дня ее отсутствия и жаловался:
- Приходи и бери: цены отпустили, очередей нет! Ну, купил, принес, съел... а дальше-то что? - Он подкладывал ей на тарелку кусочек жаркого и продолжал. -Я должон высказаться, так? А где отводит душу простой русский человек? В очередях! Ясно я говорю? - И клал другой кусочек в Муськину плошку. - Простой русский человек должон разрядиться. Факт, а не реклама! А то отпустили цены и велят за этим увидеть светлое будущее! Вглядываемся внимательно - светлое будущее не просматривается... Но мы, как юные пионеры, всегда к нему готовы! Так я говорю или нет?
В таком роде Геннадий мог продолжать часами... К счастью, зазвонил телефон - звонила знакомая редакторша с телевидения: канал, на котором Кира работала в еженедельной музыкальной программе, лихорадило от реорганизаций, сокращений и внутристудийных распрей. По сути, канал был приговорен: его забирала Москва. Это означало, что, несмотря на высокий рейтинг программы, Кира со дня на день могла лишиться работы. Отчасти она была рада поездке в Финляндию еще и потому, что хоть ненадолго отключилась от каждодневного ожидания отставки.
- Вывесили списки сокращенных, - сообщила сослуживица. - Нас с вами там нет...
- Пока нет, - вздохнула Кира.
Ее выгонят, вернее, лишат ставки редактора и предложат работать внештатно... кому она нужна в ее-то возрасте; что толку, что выглядит она намного моложе: существует трудовая книжка, а в ней - дата рождения, неоспоримый факт.
Слова: отсмотр, перегонка, выезд, монтаж, прямой эфир - не были для Киры пустым звуком; целых пять лет они были если не смыслом, то, во всяком случае, содержанием ее жизни. Когда разогнали концертную организацию, всех актеров попросту выкинули на улицу - спасайся, кто может! И заработал Естественный Отбор, и, как положено, выжили сильнейшие... Кира, вспомнив и заново оценив поговорку о спасении утопающих, заработала локтями: в ход пошли все старые связи, а когда они не помогли, Кира, пересилив себя, позвонила Вадиму.
Несмотря на то, что все-таки он был отцом Натки, виделись они крайне редко. Вадим стал настоящим мэтром: песни на его стихи распевала вся страна, его породистое лицо с надменным носом не сходило с экрана телевизора, он был дважды женат и дважды разведен, и в народе ходили слухи о его новой связи с молодой "звездой". Вадим процветал, но, насколько Кира знала, с мыслью о Союзе писателей он давно распростился.
Она позвонила ему, и Вадим с готовностью подключился: сделал пару необходимых звонков, познакомил ее с нужными людьми - и в результате она получила место внештатного редактора еженедельной музыкальной программы на одном из самых популярных каналов телевидения. Остального она добилась сама, и уже через год была зачислена в штат, и, оставаясь музыкальным редактором, заменила перешедшую на другой канал ведущую программы: пять лет назад, по определению все той же знакомой редакторши, Кира выглядела "противоестественно молодой и непростительно красивой". Сережа всего несколько раз успел увидеть ее на экране...
Крокодил Гена наконец ушел, причем Муська вышел провожать его в прихожую и, по-видимому, собирался провожать и дальше, если бы Кира не взяла его на руки: этот кот страстно, по-собачьи привязался к таксисту. Перед сном оставалось позвонить Натке, и, закурив сигарету, Кира сняла трубку.
Двадцать семь лет назад, услышав за дверью их квартиры веселый женский смех, она спустилась с чемоданом по лестнице и поехала к матери, потому что больше ей было ехать некуда, и все еще жила у нее, когда родилась Натка. С Вадимом состоялся спокойный, без крика, разговор - видимо, они уже откричали свое. В результате договорились о разводе и размене квартиры; он не отрицал отцовства и сразу согласился на алименты. Вера считала, что она должна дать ребенку свою фамилию и, отказавшись от алиментов, лишить Вадима отцовства, но тут Кира склонялась на сторону матери, считавшей такой жест "дешевым пижонством". Сразу после размена она переехала в Купчино и осталась одна с грудной дочкой на руках.
Когда, уезжая на гастроли, она в первый раз попросила мать взять Натку к себе, та согласилась, но предупредила ее:
- Хорошо, но имей в виду: твоя мать не из тех женщин, которые в пятьдесят лет готовы до конца жизни хлебать постную похлебку из внуков! Разве что в самых умеренных порциях... вот так.
Кира оправилась после разрыва с Вадимом неожиданно быстро. Вера смотрела и удивлялась:
- Кто бы мог подумать! Да, что ни говори, а от любви теперь не умирают...
- А ты бы предпочла, чтобы я зачахла? - обижалась Кира. - Ведь ты же терпеть не могла Вадима...
Так или иначе, она выжила, и через год у нее появился любовник.
Если бы это зависело от нее, Кира просто исключила бы из памяти, стерла, как стирают надоевшую запись, все последующие семнадцать лет ее жизни - вплоть до встречи с Сережей. Они сплошь состояли из бесконечных несовпадений, встреч и разлук; иногда оставляли ее, иногда бросала она сама - ощущала несовместимость и отсекала, как ножом. Разрывы причиняли боль, но совсем не ту, что она испытала тогда, с Вадимом... Наверное, это было вроде прививки: раз переболев любовью, она, конечно, могла заразиться снова, но болезнь протекала уже в гораздо более легкой форме. Так она думала, а влюбившись, заранее никому не верила и не заводила новых подруг, довольствуясь одной Верой. Мелькали концерты, гастроли, она давно "набила руку" и, с одинаковой легкостью аккомпанируя эстрадным и филармоническим вокалистам, была на хорошем счету. Кроме того, алиментов Вадима хватало с лихвой, и Кира могла позволить себе многое, а главное - независимость.
Только не от матери... Это была главная проблема. Собираясь на гастроли, она по-прежнему "подкидывала" Натку матери, и как-то так вышло, что и вернувшись, она не сразу и не всегда забирала ее к себе: появлялся очередной "претендент", и, если называть вещи своими именами, Натка была - третий лишний. Мать возмущалась, устраивала сцены и требовала забрать от нее "этого несчастного ребенка".
- Мне тоже приходилось несладко! - как всегда, переходя на себя, отчитывала она дочь. - Однако я не подкидывала тебя бабкам! Растила сама...
- У тебя был муж, - напоминала Кира. - И потом - обеих бабок уже не было в живых...
- Мой муж умер, когда тебе было восемь. Просто я выполняла свой материнский долг. Мой ребенок не был подкидышем!
- Думай, что говоришь! - выходила из себя Кира. - При чем тут подкидыш, если речь идет о твоей родной внучке! Я не хочу, чтобы моя дочь знала про меня то, что я знала про тебя! Вот и все.
Они ссорились, Кира увозила Натку к себе, но через пару дней снова звонила матери; происходил длинный, унизительный для Киры разговор, и Натка возвращалась на Васильевский остров. Постепенно мать привыкла и даже вошла во вкус: ей нравилось играть роль женщины, приносящей себя в жертву неблагодарным детям. Именно так, почему-то во множественном числе, она и говорила своим приятельницам:
- Может быть, и есть на свете благодарные дети... о моих этого не скажешь.
Мать смирилась тем легче, что Кира наняла для нее приходящую домработницу, простую женщину по имени Маша.
Когда Натка была совсем маленькой, она не могла дождаться Кириного возвращения с гастролей. В день ее приезда она заставляла бабку вымыть и закрутить на бигуди ее длинные темные волосы и надевала выходное платье. Натка мчалась ей навстречу, тоненько подвывая от счастья, и с воплем кидалась на шею, крепко охватывая ее бедра скрещенными тонкими ногами... Потом Кира доставала привезенные подарки, они втроем садились за празднично накрытый стол и пировали. А наутро она уезжала в Купчино, пообещав Натке "на днях" забрать ее домой.
В пятилетнем возрасте дождливым осенним днем ее дочь сбежала из дома...Утром этого дня они поссорились с бабкой и та, потеряв терпение, надавала Натке по щекам - она и Киру в детстве частенько "воспитывала" звонкими пощечинами наотмашь. Отец возмущался и называл это "чистым рукоприкладством".
