Мы сидели на ковре. В юрту понемногу стали набираться обитатели аула, и все они, каждый погладив обеими руками бороду и проговорив свое "салом-а-лейкум" (здравствуйте), протянув нам каждому обе руки, садились, поджав под себя ноги и сказав "Хасан ёк", изредка перебрасывались друг с другом фразами, а снаружи доносились распоряжения хозяина о приготовлении нам угощения. Вскоре турсуки с кумысом, киргизский творожный сыр "крут", "баурсаки", то есть лепешки на бараньем сале, каймак - сливки - все было перед нами, а в заключение мы были угощены жареною на вертеле бараниной, да такою, что просто слюнки текли при виде немного подпеченного куска жирного мяса.

Между тем для нас была приготовлена самая нарядная юрта; появились прекрасные одеяла, и даже сальная свеча была вставлена в какой-то допотопный, но русской фабрикации подсвечник, какими-то судьбами попавший в эту горную трущобу Памира. Устроившись в новом помещении, мы пригласили хозяина к себе и угостили его водкой, до которой старик оказался большим охотником; проглотив стаканчик, он стал вдруг замечательно разговорчивым и веселым. Удивительное дело, как туземцы любят "арак" - водку, с каким удовольствием пьют ее они, но так как по корану спиртные напитки им запрещены, то они употребляют их чрезвычайно секретно. Русских они в этом случае не стесняются, но всегда просят никому не говорить.

Таким образом мы остались до сумерек в юртах и благодаря теплым одеялам довольно сносно провели ночь, которая не отличалась теплотою. Я проснулся почти с рассветом и первым делом пошел осведомиться, приехал ли Хасан. Какова же была моя радость, когда на мой вопрос из темноты раздался голос старика: "Кильды, тюра, Хасан кильды!" (приехал, барин, Хасан приехал).

Вслед за этим из юрты вылез и сам ожидаемый охотник. Это был среднего роста, крепко сложенный батыр с смуглым лицом и сильно выдающимися скулами. Узкие прорезы глаз, по-китайски, поднялись наружными уголками кверху, и через них лукаво проглядывали быстрые и не лишенные ума зрачки. Маленькие черные усы и на конце подбородка жалкая мочалистая бородка дополняли наружность его; что поражало в нем - это белые, как бы выточенные из слоновой кости, крепкие зубы. Вообще киргизы отличаются прекрасными зубами и объясняют это тем, что не едят совсем ничего соленого и мало употребляют мяса, питаясь молочною пищею.

- Кайда, тюра, казак? (где казак) - спросил Хасан, протягивая мне обе руки.

- Спит! - сказал я, и мы направились к нашей юрте.

- Ну, что, едем? - спросил я Хасана.

- Якши, тюра, хорошо. Только знаешь что? - сказал он. - Лучше выедем мы сейчас верхами, у Ходжа-Серкера в ауле оставим лошадей, поднимемся по ручью "екибулак" и как раз к вечеру будем на месте, где я в прошлый раз убил кийка (козла), когда он спускался на водопой; там переночуем и наутро поднимемся к снегу, а там, если архаров не увидим, то, наверное, убьем кийка.

- А разве архаров нет? - спросил я, с горечью в душе думая, что и теперь не поохочусь за архарами.

- Нет, тюра, архар есть, только уж высоко очень. Если хочешь, поднимемся и выше - хоп? (хорошо) - закончил он свой проект. - Только, тюра, итык яман! (сапоги плохие) - прибавил Хасан, глядя на мои выростковые сапоги. - Мои лучше - а? Хочешь, у меня есть еще пара, я тебе их дам, да и другому тюре-казаку достану.

Скрывшись в юрту, он вытащил оттуда два свертка кожи. Конечно, я не замедлил тщательно рассмотреть предложенную мне обувь, которая состояла в мягком сапоге без каблуков и из нескольких кусков сыромятной кожи; из них один накладывался под подошву, а остальными обматывалась вся нога, и все это завязывалось воловьими жилами. В такой лишь обуви и возможно бродить по горным дебрям и в особенности в погоне за кийками и архарами. Поблагодарив киргиза за ценный в настоящую минуту подарок, я отдарил его кинжалом и обещал дать водки, чему он особенно обрадовался, и мы пошли будить спящего товарища.

- Петр Петрович, а Петр Петрович, - тормошил я спящего хорунжего.

- Мм... аа?.. - произнес он и, потянувшись, поднялся на руки.

- Едем! Хасан уже здесь.

Он вскочил.

- Хасан! - крикнул он.

- До-бай, тюра? (что прикажете) - спросил киргиз.

- Едем!

- Хоп, таксыр (слушаю-с).

Через несколько минут мы в сопровождении Хасана выехали в путь и направились вверх по горному ручью, берега которого были покрыты колючими кустиками терескена. Высокие скалы сурово громоздились над нами, а впереди в бесконечное небо уходили снежные вершины одного из отдаленных хребтов. Путь, усеянный острыми осколками сорвавшихся и расколовшихся каменных глыб, был достаточно неудобен для лошадей, но наши киргизские горцы, очевидно привыкшие к подобным путям, шли бодро, ловко лавируя между камнями. Было довольно свежо, и чем выше мы поднимались, тем холод делался ощутительнее.

Наконец, стали попадаться уже целые площади неоттаявшего еще с зимы снега, вероятно, потому, что солнечные лучи не проникают в это темное, узкое, загроможденное скалами ущелье. Таким образом, проехав без остановки часа четыре, все поднимаясь по тому же ручью, мы повернули в одно из ущелий, в котором, говорил Хасан, находится знакомый ему аул, где и предполагалось остаться на ночевку. Действительно, на небольшой равнине нам попался на тощей, с виду заморенной лошаденке киргиз, гнавший небольшое стадо баранов, который, обменявшись приветствием с Хасаном, что-то сказал ему и проехал мимо.

Наконец я увидел четыре юрты, и мы на рысях подъехали к аулу.

Та же встреча любопытных обитателей, то же угощение бараниной и кумысом, как и у Хасана, повторились и здесь, только с тою разницею, что приносила нам угощение жена аульного старшины, молодая, здоровая и чрезвычайно красивая киргизка, все время закрывавшаяся рукавом своей рубашки и скалившая прелестные белые зубы. Хасана обступила целая толпа, и мы в отведенной нам юрте уже пили чай и решили, передохнув немного, идти в засаду, где козел спускается на вечерний водопой.

Начинало смеркаться.

- Ну, тюра, айда (пойдем), - сказал мне Хасан.

Он все время обращался ко мне, так как я говорил по-киргизски. На этот раз лицо его было серьезно; за спиной был крепко приторочен мултук (ружье), а на поясе болтались разные мешочки с порохом и дробью, неизбежный нож, а также кремень и кресала.

Презабавная штука у киргизов - это их мултук, и можно лишь удивляться, как они метко и всегда удачно из него стреляют, да иначе же представить себе невозможно, так как на заряжение его употребляется не менее 20 минут. Мултук состоит из толстого, утолщенного к верхней части ствола с нарезным каналом в 8 мм в диаметре. Ствол привязан проволокой к куску дерева, напоминающего пистолетное ложе. Около дульной части устроена рогатина, служащая стойкою и упором во время стрельбы. Выстрел производится с помощью фитиля, приставляемого к затравке. Заряд и пуля закладываются с дульной части; пуля представляет собою просто кусочек спрессованного свинца и туго забивается в дуло. Однако такое первобытное оружие не мешает киргизу стрелять из него на довольно далекое расстояние и быть отличным стрелком.

В несколько минут я уже был готов, а хорунжий отказался идти, говоря, что лучше поберечь силы для завтрашней тяжелой и более интересной охоты, и хотя я сначала и подосадовал на него за подобную, недостойную охотника леность, однако впоследствии ужасно завидовал его бодрости духа.

Мы вышли с Хасаном вдвоем и бодрым шагом стали подниматься по довольно крутому скату горы. Местами нам попадались узенькие, едва заметные тропинки, пробитые козлами, которые всегда ходят по старым путям. Уже было почти совсем темно, когда мы подошли к журчащему по камням ручейку и сели под большою, старою арчою.

- Ну, здесь, - сказал Хасан, - теперь, тюра, сиди и смотри, а я пойду вон за ту арчу.

Приведя в порядок свое оружие, он отправился по указанному направлению и скоро скрылся за камнями. Громадный диск луны как бы вынырнул из-за гор и своим медным светом озарил ущелье, живописно играя в журчащей воде ручейка. Стало довольно светло, и я даже различал арчу, за которою сидел Хасан. Все было тихо, и мне казалось, что я слышу удары своего сердца; я ждал с нетерпением желанного гостя, но, по-видимому, судьба нам не благоприятствовала.