Русское правительство было возмущено подобной бесцеремонностью Англии и Афганистана и решило раз навсегда восстановить полный покой на восточных границах России. Решено было принять репрессивные меры.
1. Живой мертвец
В начале 1892 года одна за другой стали приходить в г. Новый Маргелан тревожные вести с нашей кашгаро-афганской пограничной линии. Консул Кашгара, Петровский, сообщал о враждебном настроении, развившемся за последнее время, против наших подданных, между китайцами, а из Памирских ханств все чаще и чаще стали появляться беглецы, которые рассказывали о необыкновенном варварстве афганцев, о насилиях их над таджикским населением Памирских ханств и умоляли военного губернатора Ферганской области, чтобы он ходатайствовал перед Государем Императором о принятии их в русское подданство.
Одного их таких несчастных я расспрашивал о причинах тех бедствий, которые постигли его отечество.
- О таксыр!{11} - говорил он. - Вы себе и представить не можете, что переносим мы от этих варваров (афганцев). Это - лютые звери, которые жгут наши дома, убивают детей и насилуют жен, и мы теперь лишены возможности оградить свои семейства от такого великого несчастья...
У таджика текли слезы. Вид его был ужасен. Какие-то старые лохмотья болтались на плечах вместо халата, и сквозь них проглядывало бронзовое, запыленное тело. Черная борода, усы и нависшие брови были всклокочены и казались серыми от густого слоя пыли, а его босые ноги, совершившие дальнюю дорогу, были покрыты как бы сплошною одеревенелою корою. И это был не простой таджик, это был родственник правителя Шугнана, за голову которого афганцы назначили плату, и вот он бежал оттуда, надеясь найти убежище в пределах России.
Конечно, я не упустил случая, чтобы побеседовать с этим несчастным шугнанцем. Пригласив его к себе, напоил чаем и приказал своему малайке{12} готовить плов, а сам, усадив на террасе моего гостя, начал с ним беседу.
- Скажите, пожалуйста, что же послужило поводом к подобному варварству афганцев? Ведь ни с того ни с сего не пришли же они и не стали бить вас ради своего удовольствия - вероятно, была какая-либо причина к тому? спросил я его. - Ведь раньше же вы были под игом афганцев, и они нисколько не обижали вашего населения?
- Нет, тюра, - возразил мне таджик, - никогда мы не принадлежали афганцам. Еще с незапамятного времени мы почитали кокандских ханов и платили им подати, для чего к нам приезжали из Коканда серкеры; позднее наши ханы правили уже совершенно самостоятельно. Но вот в 1862 году явились афганцы во главе с эмиром Дост-Магометом, и Памирские ханства пали, несмотря на геройскую защиту жителей. Вот таким образом до 1888 года мы находились в полном рабстве у афганцев и терпеливо переносили это бедствие, посланное на нас Аллахом за грехи наши. Но вот в Афганистане вспыхнуло восстание. Брат эмира Абдурахмана, Ис-хак, отложился и пошел со своими приверженцами на эмира. Пользуясь этим смутным временем, правители Шугнана, Рошана и Бадахшана, а также Вахана, скрывавшиеся в пределах Бухары, водворились на родительских престолах и решились удержать свою независимость, но, увы, силы наших были ничтожны сравнительно с войсками Абдурахмана. В короткий срок мы были разбиты, имущество наше сожжено, а жены и дети отведены в Афганистан, где и проданы в рабство. Большинство из уцелевших бросились в Россию и Китай через суровый Памир, где многие погибли от голода и морозов, а другие попались в руки памирского разбойника Сахип-Назара, которые были выданы афганцам, и только некоторым удалось благополучно добраться до Ферганской области. Я участвовал в защите своего отечества и командовал конным отрядом, но хорошо сознавал, что сопротивление напрасно. Афганцы завоевали мое отечество, ввели в нем свои порядки и законы и поставили войска, которые делают безнаказанно все что хотят. Вот у меня, например, афганский маджир{13} взял себе двух дочерей, а жену мою, которая защищала своих девочек, приказал зарезать. Обрадовались мы, когда в прошлом году на Памире появился русский полковник с отрядом{14}, думали мы, что русские, видя наше бедственное положение, решили заступиться за угнетенных таджиков, и вот мы в одну ночь 10 июля, когда отряд стоял на границе Шугнана, вырезали всех афганцев, с их солдатами и офицерами, живших в нашем ханстве. Афганцы опасались тогда мстить нам за смерть своих соплеменников, они думали, как и мы, что русский отряд двигается для нашего освобождения, но мы ошиблись. Отряд ушел, и как только узнали об этом афганцы, то с неистовым ожесточением бросились на таджиков, и кровь рекой полилась по долине реки Бортанга. И вот сотни таджикских семейств бегут теперь в Россию просить заступничества Ак-Паши (Белого Царя).
Рассказчик глубоко вздохнул и поправил свалившийся с плеч ободранный халат, причем грудь его и правая рука оголились. Я с удовольствием рассматривал его богатырские мускулы и широкую, выпуклую грудь, на которой виднелись две большие белые круглые метки, величиной с копейку, резко выделявшиеся на бронзовом фоне тела.
- Что это такое? - спросил я таджика.
Он опустил свою голову, как бы желая взглянуть на то, о чем я спрашивал, и, ткнув пальцем в один из знаков, вскинул на меня своими огромными глазами, в которых вдруг вспыхнул злобный огонек, и сказал:
- Это? Это - афганские пули, которые я получил в 1888 году. А знаешь, тюра, - вдруг сказал он, - ведь я мертвец!..
- Что? - удивленно спросил я и подумал, что имею дело с человеком ненормальным.
Между тем мой собеседник продолжал:
- Да, я мертвец, и все меня зовут Юсуф-мертвец. Я умер, лежал в земле похороненным, и вот я живой, но я мертвец, и сам мулла Ахмат мне сказал, что я уже умер однажды и на всю жизнь останусь мертвецом!
Я положительно недоумевал, имею ли я дело с сумасшедшим или с человеком, с которым в жизни был какой-нибудь особенный случай, заставивший его глубоко уверовать в действительность своих слов, тем более что он принадлежал к числу фанатиков, исповедующих ислам.
Подали плов, и мой голодный собеседник начал жадно уничтожать его, запихивая в рот рукой жирные крупинки риса.
Я не мешал ему и во время еды не задавал вопросов, так как он, как бы боясь, что от него отнимут вкусное кушанье, ужасно торопился поскорее наполнить свой желудок. Но вот плов съеден. Юсуф по мусульманскому обычаю громко рыгнул и, проговорив свое "Алла-Акбар!", вытер о край рубища жирные пальцы и обратился ко мне:
- Если тюра захочет, то я ему расскажу, как это со мной случилось.
- Конечно, конечно, рассказывайте, - заявил я, - даже очень хочу.
- Ну, так слушай, таксыр. Это было в 1888 году, когда я вместе со своими соотечественниками восстал против афганцев. Сеид-Акбар-Ша, правитель Шугнана, мой родной дядя, собрал всех способных носить оружие таджиков и укрепился в крепости Кала-и-Вамар. Это была последняя попытка прогнать афганцев. Три раза атаковали войска Абдурахмана нашу крепость, три раза геройски отбивали мы афганцев, но в конце концов не выдержали. Крепость пала, а с ней пало и наше отечество. В самый решительный момент третьей атаки я с шашкой в руке стоял на валу и готовился вместе с моими собратьями броситься на налезавших на нас афганцев, как вдруг что-то толкнуло меня в грудь, и мне показалось, что я отделился от земли и стал подниматься все выше и выше... Когда я очнулся, то увидел себя в какой-то темной сакле. В груди моей была такая боль, что я захотел кричать, но язык мой не повиновался моему желанию, и мне казалось, что он был обмотан сухой тряпкой. Я сделал усилие и пошевелился. Вдруг мне показалось, что кто-то подошел ко мне, но в темноте я не мог ничего различить и только слышал, что в сакле кто-то шептался. Я собрал все свои силы и спросил, кто тут. Но даже сам испугался. Вместо слов у меня из груди вырвался какой-то ужасный стон. Через несколько мгновений кто-то вошел с чириком{15}, и я увидел мою жену Хайру и старшую дочь. Тут только я стал припоминать, что было в крепости, и догадался, что я ранен. Грудь сильно болела, а в ушах стоял шум.
