-- ...За чем пойдешь, то и найдешь... Коли свое мнение назвали "отсебятиной", за которую... Вот и мою "отсебятину" изъяли... "Теорию ассонансов"... 1922 года книжица, чем она им мешала?.. А в Москве, чувствую, густо запахло Охотным рядом...
"Он что, контрик?", -- мелькнуло у Юры, -- запахло, видите ли... Ишь ты!
Юра быстро лег, натянул одеяло на голову. "Неудобно все же подслушивать!" Но стало нечем дышать, и он снова выглянул.
Сергей Викентьевич, тучный, розовощекий, маленький, по грудь Ростиславу Владимировичу, почти утонул в кресле, закинув скрещеные ноги на палку.
-- О-ох! Время-времечко... Парттете ныне ветер в спину ураганный... Пинский Леонид Ефимович записку кинул из арестантского вагона, слышали, Ростислав Владимирович? Десять лет лагерей, как одна копейка. Не выжить бедняге... Пишет, душили его очень профессионально: лекции- де его с крамольным подтекстом. Придумали подтекст, а затем сами этот подтекст проанализировали... Кого-то учим на свою шею, Ростислав Владимирович. -Приподняв вытянутые ноги (узкие короткие брючки запузырились у колен) Сергей Викентьевич постучал палкой по ботинку. -- Мой эскулап накаркал: "У вас, говорит, Сергей Викентьевич, откладываются в пятках соли". Куда уж лучше! Теперь хоть по паркету скользи, все равно по соли... Никуда от этого не уйдешь! Наказанье Божье!... Яшу Гильберга, бывшего нашего студента, вызывали кой-куда, так он говорил...
Юра снова накрылся одеялом с головой. Наконец вынырнул.
-- ...При чем тут работа этого... бывшего студента Гильберга? -- как-то встревоженно говорил Преображенский. -- Не тащите его в университет! Хоть он семи пядей во лбу, не тащите!... Дружков его подобрали, сам он умен, опытен, ушел, и слава Богу... Умоляю, не тащите. Послушайте меня, старого идиота!...
Днем приехала Леля Светлова, новая помощница, которую он пристроил пока что на лаборантскую ставку. Привезла Юре пирожных, а Сергею Викентьевичу какой-то большой пакет, который просили передать...
Сергей Викентьевич раскричался:
-- Я им сказал, никаких бумаг мне не посылать! Я болен!.. Почему взяли?!
Побурчал немного, покряхтел; захотелось сказать Леле, на которой сорвал злость, что-либо приятное; сообщил, что пришло письмо от Яши.
-- Послали его в интернат, откуда директор сбежал. Мальчишки, как увидели его, знаете что закричали? "Ура-а! За шиворот не сможет хватать!" -Господи, воля твоя! -- Сергей Викентьевич покачал головой. -- И как он там управится, Яша твой...
-- Он вовсе не мой! -- жестко произнесла Леля.
-- Эк вас! -- с сердцем воскликнул Сергей Викентьевич (у дочери последний муж был третьим по счету, старик этого не одобрял). -- Был у нас в университете профессор (он назвал имя), так тот брал со своей кафедры расписки: шуры-муры только после защиты магистерской диссертации. Умнейший был человек!
С Лелей шептались долго; она рассказывала вполголоса о книге американца Винера и о том, что на факультете хотят заняться математической лингвистикой... Сергей Викентьевич время от времени вздыхал: "Ох, пропишут ижицу..."
Проводив Лелю до двери, Сергей Викентьевич заперся в кабинете и открыл казенный конверт.
"Так и знал!"
В университете готовили торжественную научную сессию. Она посвящалась пятнадцатилетию сталинской конституции, и хотели, чтоб открыл ее академик Сергей Викентьевич Родионов.
Из-за этого Сергей Викентьевич и сказался больным. И вот тебе, достали...
"Господи, дай силы", -- пробурчал Сергей Викентьевич и, отхлебнув кофе, принялся читать "разработку" своей вступительной речи.
Она представляла собой текст, напечатанный на машинке и негласно завизированный (он не знал этого) всеми организаторами торжеств, вплоть до нового зав. отдела науки ЦК партии Ждановым-сыном. Академику Родионову предстояло как бы узаконить все это своим именем крупнейшего в стране ученого.
Красный карандаш Сергея Викентьевича дергался, выделяя красоты современного газетного стиля:
"Расследованием вскрыты следующие факты... Безродные космополиты... -И две строчки известных имен в подбор. Наткнулся на имя Преображенского, который-де "воет из формалистической подворотни", дыхание занялось. Щеки Сергея Викентьевича заколыхались, красный карандаш уже не подчеркивал, а жирно обводил. "Низкопоклонники... на службе капиталистических монополий... злобствуя... растлевая... изрыгали хулу... поносили... оплевывали... наклепали... охаяли и ошельмовали... орудовали с соучастниками... отравляли зловонием..."
В этом месте Сергей Викентьевич не удержался и, красным карандашом, с нажимом, начертал на "разработке" крупными буквами: "УНИВЕРСИТЕТ -- НЕ СТЕНЫ ОБЩЕСТВЕННОЙ УБОРНОЙ!"
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Аресты ударили по университету, как цунами. Вслед за профессором Пинским стали исчезать все новые и новые аспиранты и студенты. Чаще других -- бывшие фронтовики, живущие в общежитии на Стромынке. Те, кто свои взгляды соседям по комнате и в курилках формировал четко, игнорируя еще более четко работавшую систему доносительства. Дошла весточка и от взятого ранее Гены Файбусовича . Он получил свою "десятку" сразу и за космополитизм, и за буржуазный национализм, хотя они, казалось бы, друг друга исключают...
В университетских коридорах теперь говорили шепотом, как на похоронах.
Сергей Викентьевич волочил по коридору факультета опухшие ноги в старомодных, с ушками сзади, ботинках, насильственно улыбаясь и напряженно, до рези в глазах, всматриваясь в полумрак (Боже упаси не заметить кого-либо и не поздороваться!). Приоткрыв дверь канцелярии, он остановился в недоумении.
Испокон веков здесь стоял один-единственный стол, -- за ним подвижнически билась над расписанием "хозяйка университетских аудиторий" любезнейшая Мария Никандровна.
Ныне вся комната была заставлена столами.
Сергей Викентьевич запамятовал, что треть читального зала недавно отгородили под кабинеты нового руководства; студентов выталкивали, куда придется... Спросил тревожно у писавших что-то ассистентов и лаборантов:
-- Что это вас, как сор, в одну кучу смели?
-- Никак нет, Сергей Викентьевич! -- уязвленно заметил кто-то из угла, где трещал арифмометр. -- В кулак собрали!
-- А по кому бить? Ну-с?
Не дождавшись ответа, Сергей Викентьевич отыскал взглядом седенькую голову Марии Никандровны с пучком растрепанных волос на затылке. Пожаловался ей, что сегодня -- подумать только! -- ни один студент не явился ни на хинди, ни на литовский язык.
-- Уж не совместили ли мои семинары с чем-нибудь политэкономическим? Взгляните, голубушка... Какая группа? Аспирантская, где Юрочка Лебедев...
Старушка провела карандашом по графам, карандаш в ее руке дрожал, и это испугало Сергея Викентьевича: "По ошибке ли?"
-- Значит, вы, голубушка, переставите?
-- Что вы, Сергей Викентьевич! Я как-то раз переставила. Наплакалась. Теперь без ректора нельзя перышка купить, не то что... Строгости! Все сам!
Если б кто-нибудь взглянул сейчас на Сергея Викентьевича со стороны, то мог бы подумать, что старик рвется навстречу ураганному ветру. Сергей Викентьевич делал два-три шага по направлению к белым, остро пахнувшим масляной краской дверям с бумажной наклейкой: "И.о. проректора гуманитарных факультетов Рожнов С.Х." Затем его относило назад. Потом он снова шел вперед, и его снова относило.
От ректора Сергей Викентьевич ничего хорошего не ждал. Проректором вдруг стал Рожнов, бывший его ученик, отнюдь не бездарный, но какой-то "два запишем, три в уме", говаривал Сергей Викентьевич. Ускользающий... Усмирили, что ли?
Это раздражало Сергея Викентьевича, который, впрочем, и сам вел себя смиренно. Такие времена!.. В университет входил по-прежнему, как входят военные в начальственный кабинет -- держа шапку на полусогнутой руке. Однако он тревожил кого-то уже тем, что существовал.
Недавно Сергея Викентьевича разбудил резкий звонок. Время было за полночь.
-- Вас беспокоит заместитель министра Татарцев Федор Филиппович. Некому, кроме вас, возглавить комиссию министерства по расследованию...
