– Будем друзьями, Меллония? – спросил Эней.

От таких предложений Энея никто еще не отказывался. Асканий тяжело вздохнул. Только в одном он завидовал отцу – тот с легкостью одерживал победу улыбкой, а затем отказывался от завоеванного; ему же, несмотря на красивую внешность, – а Асканий был дружен с зеркалами – приходилось добиваться своего подарками и комплиментами. Меллония взяла Энея за руку и прижала ее к своей щеке. В этом жесте не было кокетства. Она сделала это просто и естественно, как Асканий, когда он обнимал своего отца.

– Какая маленькая рука, несмотря на то, что ты великий воин. Она даже моложе, чем твое лицо. Рука мальчика, – сказала она. – Скакун был бы недоволен, что ты долго грустишь о нем. И я тоже.

Она отпустила его руку и решительно покачала головой. Локон, похожий на усик виноградной лозы, задрожал над ее ухом.

– Я не могу быть твоим другом, хоть и хочу этого.

– Но почему?

– Дриады поклялись убить тебя. Тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся к своим кораблям и никогда не приходи сюда один, без своих воинов. Никогда не плавай в Тибре без Дельфа. И остерегайся дубов. Тех, которые будто прислушиваются.

Эней взял ее за плечо:

– Меллония, ты ведь не собираешься опять убежать?

– Я должна.

– Как нам найти тебя?

– Мне нужно поговорить с Волумной, но я думаю…

– Что, Меллония?

– Что она не изменит своего решения и скажет, что я глупая девчонка и мне пора посетить Дерево.

– Чтобы зачать ребенка?

– Да. Волумна говорит, что ребенок излечивает мать от детских фантазий. Если это мальчик – она укрепляет свой дух, как дерево укрепляет ствол, если девочка – учится самопожертвованию, подобно кусту, отдающему свои ветви птицам.

– Я не понимаю насчет Дерева. Ты говоришь, что там к тебе придет бог?

– Он придет ко мне во сне, и я рожу ребенка.

– Но боги приходят отнюдь не во сне, если хотят, чтобы им родили ребенка. Так же как и богини, намеревающиеся стать матерью. Когда Афродита пришла к моему отцу, она была очень реальной. Он часто рассказывал о ней. Волосы цвета лазурита,[27] мерцающее платье, будто сотканное пауком. И еще, такие специфические подробности и так много, что их просто нельзя было выдумать.

«Отец поскромничал, – подумал Асканий. – Эти «специфические подробности» представляли собой настоящий учебник любовных приемов, которые только богиня любви или очень опытная куртизанка могла освоить сама и научить им других».

– Она даже подарила ему кольцо, которое я надел Скакуну на палец.

– Наш Бог другой. Можно сказать, он вдыхает ребенка в чрево. А сейчас отпустите меня. Вы оба подвергаетесь серьезной опасности. Здесь нет деревьев дриад – слушающих дубов, но Волумна часто собирает на этом лугу фиалки.

Эней больше не удерживал Меллонию:

– Тогда приходи опять к кораблям.

Но дубовые листья уже сомкнулись за ней, будто она открыла и вновь закрыла дверь.

Эней двинулся за ней следом, когда Асканий грубо схватил его за руку – своего отца, сына богини! – и преградил ему путь:

– Нет, отец. Разве ты не слышал, что она сказала? Тебя убьют и ее тоже, а мне придется вырубить весь этот забытый Зевсом лес, чтобы найти ту сукину дочь, которую она называет королевой!

В глазах спокойного, рассудительного Энея вспыхнул огонь от охватившего его гнева.

«Сейчас одним ударом он сломает мне челюсть, – подумал Асканий. – Во всяком случае, это остановит его. И он не сможет побежать за Меллонией. Придется нести меня в лагерь, а там, чувствуя свою вину, он будет сидеть у моей постели, пока не убедится, что я поправляюсь».

– Есть другой способ, – уговаривал его Асканий, впрочем уже вполне смирившийся с перспективой сломанной челюсти. – Мы все выясним о Дереве у Повесы. И о Волумне тоже. Вот тогда, что бы ты ни решил, я пойду с тобой.

Асканий почувствовал, что отец немного расслабился.

– Ты ударил бы меня, Феникс, ведь правда? Чтобы спасти от опасности.

– Во всяком случае, попытался бы. Закинул бы тебя на плечо, как оленя, и понес в лагерь. Конечно, если бы мне удалось ударить первым, в чем я не уверен. Или тебе пришлось бы нести меня, вернее, то, что от меня осталось.

– Наверное, – сказал Эней, – впервые в жизни я благодарен тому, кто захотел, чтобы я потерял сознание. Нет, во второй. Помнишь, когда Ахилл чуть не убил меня? Перевернул мою колесницу и пытался меня переехать?

– Мне еще не было пяти, но я все помню. Как я могу забыть? Весь город следил за вами со стены, и мы с мамой тоже.

– На следующее утро я должен был вновь встретиться с ним, в разбитой колеснице, запряженной усталыми лошадьми. В эту ночь твоя мать поцеловала меня и поднесла вино. «Редкий сорт, – сказала она. – Удивительно, что это вино сохранилось в Трое во время такой долгой осады. Оно поможет тебе заснуть». В вино был подмешан дурман. Я проспал три дня. За это время Ахиллу в пятку попала стрела.

– Похоже, я унаследовал от матери эгоизм. Мне не хочется терять тебя.

Вернувшись в лагерь, они нашли там Повесу, развлекавшего людей танцами и такими сладкозвучными напевами, что казалось, будто в его флейте прятался соловей. Танцы представляли собой странное сочетание прыжков и вращений, но исполнял он их с неожиданной для его косматого тела и раздвоенных копыт грацией. Он волновал кровь, ноги сами начинали двигаться в такт его музыке, тела – жаждать женщин, никогда не виданных ранее, – нереиду,[28] прячущуюся в волне, богиню, обитающую среди облаков.

Эней тоже поддался этой магии. Музыка всегда опьяняла его, как вино, и нередко он вел за собой участников старинного танца Журавля, пришедшего еще от древних критян…

– Повеса, – окликнул он его наконец, встряхивая головой, чтобы избавиться от наваждения, – зайди ко мне в палатку.

Повеса кинул флейту Эвриалу и, волоча ноги, потащился следом за Энеем и Асканием. Голова его свесилась на сторону, в шерсти, покрывающей козлиные бока, запутались колючки, с лица не сходила блудливая ухмылка. Музыка превращала его в полубога, сейчас же он был клоуном. Тем не менее, Асканий считал, что фавн не столь глуп, как пытается казаться.

– Повеса, – спросил Эней, – правда ли, что в Италии нет женщин-фавнов?

Повеса угрюмо опустил голову. От него пахло потом и тухлой рыбой (фавны ловили в Тибре угрей сетями, сделанными из кожи животных).

– Нет, мой царь.

Никто не называл Энея царем, хотя, не будь Троянской войны, он восседал бы на гипсовом троне, правя Дарданией. Ему не нравилось это обращение. Он сразу вспоминал ту, которая должна была быть его царицей.

– Но вам, наверное, нужны женщины. В тех местах, откуда я родом, твои соплеменники – мы называем их сатирами – известны как большие любители женщин. Или вы подобно ахейцам – Ахиллу и Патроклу[29] – довольствуетесь друг другом?

– Только если не хватает женщин.

– Где вы их берете, чтобы хватало?

– В стране вольсков женщины правят своими мужьями. Но в лесу они не прочь немного поразвлечься, и тогда ими командуем мы.

Трудно было представить себе такую женщину, которая прельстилась бы Повесой. Наверное, временами он источает привлекающий мускусный запах,[30] решил Асканий. Если прибавить к этому его музыку, богатую одаренность – завидную черту его племени – и то, что большинство женщин жаждут близости не меньше, чем мужчины, то можно предположить, что его хвастовство имеет под собой реальную основу.