Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Суси Валерий

Все не так

Валерий Суси

Все не так

Не так? Ну, а если попробовать по-другому? Если начать не так, как всегда, не - Е2 Е4, а - В2 Е3, например? Или внезапными шпорами вздыбить коня и броситься нерасчетливо на грозную неподвижность неприятеля? Как Марк Антоний...

Право первого хода неизменно предоставляется мне. Каждый раз. Небрежная и лживая фора. Иллюзия самостоятельного выбора.

Игрок неотступный мой напротив отвечает ходом на ход без промедления. Играет, забавляясь, изящно комбинируя и подбрасывая мудреные задачки, загоняя частенько в угол, но обязательно оставляя (с издевкой?) неприметное отверстие, желанный (или мучительный?) выход...

Ищи, пожалуйста, его... Напрягайся, изгибайся, тащи и не жалуйся... Не жалуюсь. Просто иногда не выдерживаю и смахиваю фигурки на пол.

Все, больше не играю.

Железнодорожный состав подтолкнуло не сильно, ладошкой, и он покатился уютно перестукивая на Восток, в Россию.

В Россию... В Москву... Туда, где меня не было шесть лет...

Костистый рослый швед в походной одежде с расчетливостью домашней хозяйки укладывал вещи. Пугающий размерами рюкзак он закинул наверх без натуги. Обстоятельно уложил две сумки в ящик под лежаком. Светлые скандинавские кудри вихрились, будто своей энергией помогая ему побыстрей справится с необходимыми заботами пассажира. Воспитанность (или что?) северянина не позволяла ему замечать соседа (итальянец или француз в этой ситуации первым делом стали бы знакомиться). Для шведа же было просто немыслимо покуситься на мою свободу. Потому, покончив с делами, он уселся напротив с довольно заторможенным видом.

- Вы говорите по-фински или по-русски? - спросил я, не зная тогда еще, что он швед и что зовут его Карл и что кроме шведского он знает английский, но не знает русского (какая досада!) и даже финского.

А когда это выяснилось, я почувствовал себя человеком, у которого только что украли кошелек.

Если исходить из того, что каждый в течении своей жизни обязан сделать свой вклад в общество и если при этом опираться на положение, что вклад этот должен составлять по крайней мере двадцать пять лет, то я могу быть спокоен. Свой долг обществу отдал. Что с того, что отдал долг тому обществу, которого больше не существует и о котором осталась уничижительная память? Заслуженно, конечно, заслуженно, но разве это что-то меняет? Во всяком случае для меня? Разве я скопидомничал, когда запрашивались мои силенки, какие-никакие способности, навыки и уменья?

Отдал то, на что меня могло хватить в той жизни, в тех условиях и при тех обстоятельствах. Это немного. Но это столько, сколько было возможно. В той жизни...

Теперь мог бы быть спокоен. Но я не спокоен...

Хороший токарь, к примеру, всегда имеет возможность продемонстрировать свою квалификацию. И везде... В любом месте, в любой стране, где найдется хотя бы один-единственный токарный станок. Чем похвастать человеку, который всю жизнь ломал голову над чем-то абстрактным и никогда не умел произвести на свет полезный овеществленный продукт?

Интеллектуальный товар не унесешь в кармане. Он невидимка. Он представляет ценность лишь для тех, кто обладает свойством видеть в пустом пространстве и кого не удивит мое признание, что моя главная профессия - быть путешественником. А может быть - странником. Впрочем, по некоторым представлениям (не лишенных оснований) это тоже, что бездельник.

Я не мог завести со шведом дорожный нечаянный разговор, который невозможно сравнить ни с чем, который способен возникнуть только в купе, только со случайным попутчиком и страсть к которому быть может и составляет необъяснимую суть непоседливой души путешественника. Такой разговор не мог получиться сейчас, потому что на шведа уже не было никаких надежд, а я был в состоянии вспомнить из английского лишь десяток-другой слов.

Оттого и почувствовал себя человеком, у которого только что украли кошелек.

На попытку пообщаться швед отреагировал со всей культурностью западноевропейца, в которой русскому соореинтироваться также трудно, как в шведских фиордах. Что за этой необременительной улыбкой? Доброжелательность или презрение к дикарю? Понравилось, однако, что знакомясь, он смело припомнил имя неудачливого короля Карла Двенадцатого, не отворачивая глаз и открыто улыбаясь.

Есть подозрение, что европейцы относятся к истории не так, как русские. Для них события давно минувших дней имеют музейное значение. Для русских - это всегда переживание.

Убогий мой запас английского был выпит до дна с той же скоростью, с какой на похмельное утро опустошается стакан пива.

Оставалось приспособиться к этому вынужденному существованию вдвоем в замкнутом молчаливом пространстве, сохраняя атмосферу вежливости при помощи касательных полуулыбок и передачи чистых мыслей на расстоянии.

Фирменный поезд Москва-Хельсинки отстукивал километры, приближаясь к российско-финской границе.

Я ехал в Россию. В Москву. К друзьям.

"И носило меня, как осенний листок, я менял имена, я менял города..."

Тоненькие прожилки нервов, хрупкие узелочки завибрировали, словно кто-то протянул от них проводок и всунул в электрическую сеть.

Еще до отъезда решил - алкоголь в этой моей поездке должен занять скромненькое (полулегальное) положеньице где-то на отшибе, на завалящей околице. Ведь предстояло совершить переход из виртуального мира в реальный. Выдумка, воображение, фантазия и подлинное... Какое сомнительное сочетание! А вдруг... Решительно - алкоголь теперь не к месту.

И я двинул в вагон-ресторан. Сто грамм водки сбросили напряжение и помогли перепорхнуть границу вместе со всеми таможенными заморочками, сумев даже создать иллюзию душевного комфорта.

В Выборге выскочил на перрон, огляделся и шмыгнул в привокзальный буфет. Четверка парней за стойкой могла бы послужить художнику сюжетом для написания картины - "Бандиты во время отдыха". Устрашающие физиономии наблюдали за мной с холодным от расчетливости любопытством крокодилов, завидящих приблизившееся к водопою парнокопытное. Но я не поперхнулся, шандарахнул стакан водки, запил томатным соком и исчез. Может меня там и вовсе не было?

1
{"b":"42062","o":1}