И, вот, прогуливаясь, как-то, по солнечным дорожкам садов Помпея, вблизи Фламиниевой дороги, куда император приказал доставить их, Николай решился нарушить табу и вернуться к давнему разговору. С тех пор, он успел много передумать и мысли переполняли его. Вдобавок, он начал всерьез опасаться, что по неизвестным ему причинам, Октавиан так и оставит эту тему в забвении. Тему, которая волновала и тревожила Николая и которая получила неожиданное развитие два года тому назад, когда он, преодолевая протест императора, все-же, покинул его на целых девять месяцев и провел их в Иудее. Дамаск, после смерти родителей, больше не интересовал его. Как и прежде, он жил во дворце Ирода. Царь Иудеи, почти, не мог двигаться из-за болезни ног. Он восседал на троне в мрачной полутемной зале, предпочитая одиночество и раздражаясь, когда кто-либо нарушал его. Даже, если это был один из сыновей. Даже, если любимый сын, названный в честь отца - Иродом.
В Назарете он остановился у дальних родственников. Степенная и рассудительная Мария была дочерью одной из его двоюродных сестер и приходилась ему племянницей. Ее муж - Иосиф, невзрачный, тихий и добрый человек сразу понравился ему. Николай с удовольствием наблюдал за их простыми, но наполненными нежности, отношениями, которые только и можно увидеть в отдаленном провинциальном местечке, и от которых он успел отвыкнуть за долгие годы римской жизни, лишенной естественности и искренности. Он удивлялся и сочувствовал семейной паре, прожившей без малого десять лет в супружестве, но так и не получившей самого дорого подарка судьбы - ребеночка. Казалось, любовь, царившая в этом доме, должна была смести все преграды...
- Бог отвернулся от нас, - печально повторяла Мария.
- В чем мы провинились? - вторил ей Иосиф.
Николай заметил, что и Мария, и Иосиф редко посещают синагогу, а дома, почти, не уделяют никакого внимания отправлению религиозных обрядов. Выглядело это довольно странным, так как в памяти Николая хранились совсем другие впечатления детства, состоящие из строгого соблюдения ритуалов, непрестанных молитв и обращений к Богу.
- Что-то, Вы не очень усердно просите Бога о милости, - сказал он, однажды, - Может, потому он разгневался на Вас и не дает Вам ребеночка?
- Мы устали просить его! У нас больше не осталось на это сил! Бог любит богатых и здоровых! - воскликнула Мария и заплакала.
- Не плачь! Не надо! - утешал ее Иосиф, - Скоро все переменится! Вот увидишь! Все говорят об этом!
- О чем? - не понял Николай.
- О Мессии! Скоро на землю придет Мессия! Он принесет людям счастье! Об этом все говорят и все ждут его!
- Вы говорите о пророчестве Моисея?
- Да! Пришло время сбыться пророчеству!
Круг замкнулся. В один момент, в секунду, то, что столько лет тревожило Николая и заставляло искать ответ, высветилось со всей изумительной ясностью.
Октавиан и Николай медленно прогуливались по солнечным дорожкам садов Помпея. Многочисленная охрана держалась далеко позади. Николай еще раз взглянул сбоку на императора и, сделав небольшое усилие, приступил.
- Государь! Как быстро течет время! Как неумолимо поглощает оно наших друзей, наши помыслы, превращая наши мечты в ненужный хлам!
- Я знал, что ты не выдержишь и когда-нибудь заговоришь об этом, спокойно сказал Октавиан.
Николай не удивился, что, не успев ничего сказать о главном, император сразу ухватил его настроение и понял смысл его слов, именно, так, а не по-другому. Он, даже, был уверен, что все будет, именно, так.
- Да, государь, я бы хотел, с твоего позволения, продолжить ту тему, которую, когда-то, начал наш друг Меценат.
- Говори! Может быть, теперь и настало для этого время!
- Зная твою блестящую память, наверно, напрасно спрашивать - помнишь ли ты все подробности того разговора?
- Все помню! Каждое слово!
- Я, тогда, не мог для себя решить один вопрос. Кто способен прийти к людям с такой любовью, в которую поверят все безоговорочно и никто не усомнится в авторитете того, кто принесет эту любовь. Ту любовь, о которой так хорошо говорил Меценат. Ту любовь, которую принял бы и римлянин, и самарянин, и грек! Которая бы, достигла сердца гермундуров, язигов, свебов, хаттов! Любовь, которая бы, объединила всю империю, сделав людей смиренными и послушными!
- Ты так вдохновенно говоришь, словно, и сам веришь в эту любовь?
- Разве любовь может обмануть мудрость, для которой свят только цинизм? И разве можно без цинизма устроить мир любви? Кто любит, тот слеп и безвреден.
- А дружба? Она способна обмануть мудрость?
- В друге любят то, что есть общее, а, значит, часть самого себя!
Некоторое время они шли молча. Николай чувствовал, что мысли императора в эту минуту встрепенулись, замахали крыльями, как поднимающаяся ввысь, неровная птичья стая, на взлете, выстраивающая правильную форму косяка и не хотел перебивать их.
- Страх и любовь! Много лет я думаю о том - что сильней? Цезаря не любили, но толпы преклоняли перед ним колени и восхищенно глядели на него, как на бога! Страх казался им любовью!
- Да, государь! Любовь, всего лишь, пригрезилась толпе! И доказательством тому, послужил ужасный конец Великого Цезаря. Каждая сила порождает другую силу, обрекая их на противоборство и неминуемое столкновение. Сила возникает из страха и страхом управляется. Страх источник войн, кровопролитий, бунта, ненависти. И, наконец, страх преодолим! Он не в состоянии сделать мир лучше! Страх, на котором держится Империя - самая большая угроза существованию самой Империи! Любовь же порождает добро и смирение, превращая толпу в безобидное стадо овец! Ничто не может угрожать Империи, в которой роль закона исполняет любовь! Кто способен прийти к людям с такой любовью? Долго я думал над этим, перебирая в памяти имена и судьбы философов, неизменно, приходя к разочарованию и все больше проникаясь осознанием бесплодности и тщетности затеи. Неожиданное и долгожданное озарение явилось мне два года тому назад в Назарете! И я понял, кто нужен нам, кто способен прийти к людям с идеей любви и кого толпа не отвергнет!
Октавиан замедлил шаг и остановился, недоверчиво и заинтересованно вглядываясь в сморщенное лицо Николая.
