- Константин Андреевич! Как Вы относитесь к критике в собственный адрес? Вас когда-нибудь критикуют? - спросил он, как то, безотчетно.

- Естественно. Вот типичная ситуация. К Вам, мило улыбаясь, обращается кто-то: "Вы не обидитесь, если я Вас немного покритикую?" Какая, обычно, реакция? "Конечно, конечно, покритикуйте меня, пожалуйста!" И с таким видом, будто Вас чем-то очень обрадовали. Смотрите, мол, я для критики открыт со всех сторон, вот он, какой я! У меня на этот счет несколько другое мнение. Потому, иногда, на подобный вопрос могу ответить и отрицательно. Поясню. Критика - это право. Но не то право, которым обладает избиратель; а то, каким владеет, например, судья т.е. право авторитетно и ответственно решать вопрос. И профессионально. Декларативные заявления, никак не мотивированные, вряд-ли, могут претендовать на то, чтоб их признали за критику в полном смысле. Другое дело, если я вижу, что критикующий прекрасно понимает предмет (тут не перепутаешь) и осознает ввиду своего профессионализма право на критику. Тогда хоть и без радости ( а чему, собственно, радоваться?), но с искренним любопытством готов его выслушать. Как правило, такая критика очень конкретна, точна и убедительна, а потому исключительна полезна. Можно ли обижаться в таком случае? А, может, наоборот - быть благодарным судьбе, что она оказалась так благосклонна и ты получил эту порцию критики? А мог и не получить...И по-прежнему не знать, что... Вот, примерно, так я отношусь к критике.

- И в Бога, Вы, конечно, верите?

- Конечно, верю!

- И Вам нравится Феллини, Тарковский и Сокуров?

- Совершенно верно!

- И "Черный квадрат" Малевича Вы считаете достижением искусства?

- Несомненно!

- И, пожалуй, одной из великих исторических фигур считаете Герострата?

- Герострата? - изумился Константин Андреевич, - А причем тут Герострат?

- Извините! Это я так, к слову. Герострат, тут, действительно, не причем!

- Сергей Павлович! Костю врасплох застать трудно. Он "калач" тертый! Скажите лучше, отчего Вы вчера так ополчились против человечества? Чем человечество провинилось перед Вами? - как всегда, добродушно и не обидно, спросил Дмитрий Иванович.

- Встретил я одного престранного субъекта, - неуверенно начал Филимонов, - И состоялся между нами довольно любопытный диалог.

Он намеревался рассказать о случившемся со всеми подробностями, опустив лишь свое радостное признание в каждодневном воровстве. Но, вдруг, вся эта итория показалась ему скучной и неинтересной. Пропало всякое желание говорить.

- Вот я и оказался, видимо, под впечатлением этого разговора. Еще раз, прошу прощения!

- Но, все-таки, в чем выразились странности Вашего собеседника? заинтригованно спросила Марта.

- Да, нет. Ничего особенного. Мне показалось. Надо учесть мое вчерашнее состояние.

- Друзья! Не будем пытать моего старого приятеля, - выручил проницательный профессор, - Давайте, посудачим лучше о наших "Кремлевских мечтателях".

- Борис Львович пригласил нас в гости, - сказала Маша и, опережая любые возможные возражения, добавила, - На этот раз даже не пытайся уклониться. Мы уже обо всем договорились.

Ставить перед фактом - прием рискованный (иногда, может последовать очень бурная реакция), но при всем при том и эффективный. Бывают ситуации, когда только так можно достичь желаемого результата. Не всякий раз "испытуемый" готов на "взрыв". Маша же выбрала момент, когда не сомневалась в успехе. Накануне, муж вернулся с дачи молчаливым и удрученным. "Перебрал, небось, теперь ударился в самобичевание", - решила Маша.

- Хорошо, - согласился Филимонов, подтверждая верность расчетов жены. Он даже не стал интересоваться поводом приглашения (какая разница?) и только спросил:

- Когда?

- В субботу.

Борис Львович обладал всеми живописными чертами, присущими еврейскому народу. Невысокого роста, благородно лысеющий, глазастый. И, конечно, нос! Нос, можно подумать, изготовленный специально для него в древней национальной мастерской на берегу Иордана, где веками хранятся секреты предков.

Наташка категорически отказалась идти в гости.

- Мне будет скучно! Я знаю! Ни за что не пойду!

- Оставь ее, - заступился Филимонов, - Что ей там, действительно, с тоски помирать?

Настаивать Маша не стала, и на Краснопресненскую они приехали вдвоем. Когда дверь распахнулась (после предварительного разглядывания и узнавания через глазок), они вошли в просторную переднюю.

- Машенька, позвольте, помочь, - захлопотал хозяин, принимая пальто и шляпу, - Сергей Павлович, тапочки здесь. Пожалуйста, проходите!

Четырехкомнатная квартира была "сделана" по меркам, доступным московской элите. Евростандарт.

- Кухня из Финляндии, столовый гарнитур из Парижа, мягкий уголок из Италии, - пояснял Борис Львович, предложивший осмотреть квартиру, Сантехника то же из Финляндии, - продолжал он, демонстрируя роскошный унитаз.

Жена Бориса Львовича показалась молодой красавицей. "Трудно поверить, что у нее двадцатилетний сын! Она и на тридцать лет не выглядит!" - подумал Филимонов. В голове крутилась еше какая то мысль, каким то образом связанная с только что состоявшимся знакомством, но она, эта мысль, двигалась пока наугад и ничего не проясняла. Имя-отчество хозяйки пролетело при знакомстве мимо уха. Так случалось всякий раз и потом приходилось исхитряться, чтоб узнать его и, чтоб выглядело это пристойно.

Старамодным нарушением современного дизайна, может быть, были фотографии, заполнявшие значительную площадь стены в гостиной. Из кухни доносился распорядительный голос Бориса Львовича и тихие голоса женщин. Филимонов рассеянно разглядывал фотографии, заложив руки за спину.

Если бы, вдруг, он обнаружил на этой стене свой собственный портрет, то и тогда, пожалуй, шок был бы меньшим, чем то изумление, которое свалилось на него от увиденного. С фотографии смотрела на него Валентина Романовна! Та самая, из первого ряда в зале консерватории! С той же лукавой усмешкой, которой она наградила его при расставании. И в ту же секунду, неловко блуждающая мысль, получила вполне четкое оформление. Та Валентина Романовна - это и есть жена Бориса Львовича, гостеприимная хозяйка, и ее негромкий голос слышится теперь из кухни! Следующее открытие заставило Филимонова быстро опуститься в кресло. С другой фотографии с него не сводил внимательных глаз Степан Степанович!