Отец Герасим чуть нахмурился, но голос его прозвучал все так же доброжелательно:

– У нас здесь божий храм, Валерий Игоревич, а не общественный сортир.

«Краб» воткнул сигарету обратно в пачку и закачал головой:

– Ишь ты! Даже отчество мое вспомнил, а я уж сам начал забывать, что оно у меня имеется, а ты вон как себя повел. А по старинке не мог назвать меня, как прежде, или погоняло мое забыл? – несколько раздраженно спросил он.

– Зря ты сердишься, не позабыл, – произнес, словно выдохнул, монах, – только все это осталось совсем в другой жизни, в мирской. Теперь я божий человек, и что меня сейчас интересует, так это мои иконы.

– Узнаю Святого, – заулыбался «краб», – раньше ты все наколки рисовал, а сейчас, стало быть, иконы малюешь. Только поведения твоего понять не могу – не твое все это. Может, ты перед нами выкаблучиваешься?

Взгляд у монаха оказался тяжеловат, и крепыш невольно поежился, ощутив неловкость.

– До святого мне далековато, – честно признался отец Герасим, – прежние грехи тяжелы. А иконы не малюют, их пишут, сын мой, – наставительно произнес он.

– А ты лицедействуешь, Святой, – мягко укорил его долговязый, – мог бы перед нами не разыгрывать этот театр, как-никак не одну чалку вместе прошли.

– Я не лицедействую, я живу так, – сдержанно заметил Герасим, – скоморошество – это не по нашей части…

– Только не надо говорить «сын мой», – неожиданно оскалился верзила, – уж лучше вообще никак не называй.

Теперь уже Герасим улыбнулся:

– А ты тоже не меняешься, Глухой, все такой же несдержанный, а ведь перед тобой человек духовного звания. Ладно, что вам нужно и как вы меня нашли? О том, что я здесь, никто не знал… почти.

«Краб» вновь потянулся за пачкой сигарет, обычная мужская привычка – начинать серьезное дело с глубокой затяжки, но, вспомнив, что находится в келье, виновато улыбнувшись, оставил ее до следующего раза.

– Вот и вспомни свое почти, – усмехнулся верзила.

Герасим чуть нахмурился:

– Шаман?

– Он самый.

– И что же он хочет, Волына?

Волына слегка замялся.

– Тут такое дело… Шаман доверил нам кое-какие сведения. Знаем, что будет, если мы вякнем где про них не по делу… В общем, мы даже и не думали, что найдем тебя. Ты же последние годы… ну, в миру, был доверенным лицом Барина, так?

Монах слегка поколебался, это была правда, о которой не следовало говорить даже с близкими знакомыми, но похоже, что троица действительно знала больше, чем говорила.

– Предположим… И что с того?

– Ты давненько не был в Печорском монастыре?

– Давно, – не сразу отвечал Герасим. – А потом у меня на жизнь наметились другие планы. Я уже говорил об этом с Барином, – его ответ прозвучал уклончиво. – Он не возражал.

Волына напористо продолжил:

– Думаю, для тебя будет новостью, если я скажу, что десять хранителей один за другим ушли на вечный покой, – и он очень естественно перекрестился, – царствие им небесное. Если бы они умирали хотя бы по одному в год, то такую кончину с натяжкой можно было бы считать случайной. Все-таки ремесло у нас опасное, всякое случается… Но все они погибли за полгода… Последнего из них, Семена, застрелили десять дней назад в собственном подъезде. Вот такая выходит грустная история, – поджал губы Волына. – Шаман решил нас подключить, больно уж круто все поворачивается…

– Ты хочешь сказать, что в монастыре хранителей не осталось?

– Из прежних – ни одного! – покачал головой Волына. – Вместо них Барин поставил других. Ты их не знаешь.

– Что произошло с прежними?

– Непонятки какие-то случились… Их завалило в одном из залов пещеры во время службы. Вместе с ними погибли и другие монахи. Может быть, случайность, а может быть, и взрыв. Мы потихонечку провели свое расследование, но так ничего и не нашли.

– А наличка на месте?

– На этот вопрос ответить можешь только ты.

– Я чернец, господа. А у вас дела мирские. Попробуйте разобраться сами.

Волына хлопнул себя по коленям и горячо ответил:

– Чуть не выругался в святом месте! Видно, правду говорят, что ты свихнулся. Ты думаешь, почему мы к тебе приехали? Ведь ты на очереди.

– Кому нужен чернец?

– Слушай меня, Святой… Мы провели небольшой анализ, – желтая фикса в правом углу рта зловеще блеснула, – кое-кто засветился. Не хотелось бы говорить здесь, ну, в общем, они далеко отсюда… Надеюсь, ты меня понял. Следы привели в зону, на одну из северных пересылок. Сучонок, который работал на исполнителя, указал нам на одну суку в «красной» зоне. Мы его взяли в оборот, да переусердствовали, теперь он ничего не скажет. Но перед смертью мамой клялся, что он всего лишь спица в колесе, а в этом деле работают профессионалы. Сам посуди, ухлопали столько народу и ни разу не повторились. Одного взорвали в машине, другого порезали, – загибал Волына кривые пальцы, – третьего…

– В лесу повесили, – подсказал крепыш, чуть выставив грудь.

– Четвертого в Москве из снайперской винтовки сняли, причем стреляли даже не из противоположного дома, а с соседней улицы, с высотного здания.

– Откуда вы узнали?

– Позже обнаружили, – махнул Волына рукой, – привлекли знающих людей, определили траекторию, прочесали каждый дом, ну и нашли ватное одеяло на одном из чердаков. Он, стервец, там как в собственной квартире устроился – кофе пил да булочки ел. Нашли одну гильзу и пустой термос. У меня такое впечатление, что замочил их не один человек, а несколько. Уж слишком по-разному это как-то получается.

– Похоже, что так, – печально согласился Герасим, притронувшись пальцами к своей окладистой темно-русой бороде. – А что Шаман? Ему не угрожали? – поинтересовался монах, посмотрев на Волыну.

– И не однажды, – признался наконец Волына, – сначала он получил предупреждение в виде какого-то несерьезного листочка, а уже через день была взорвана его машина через пару секунд, как он захлопнул за собой дверцу.

– Понятно, – сцепил Герасим пальцы в прочный замок. – И что же вы от меня хотите, я всего лишь монах, и мирская суета от меня ой как далеко!

– Гера, – впервые назвал монаха по имени Волына, и на губах богомаза ненадолго обозначилась скупая улыбка. – Шаман зовет тебя обратно. Только ты можешь разобраться в этом деле.

Отец Герасим усмехнулся:

– Неужели ему стало так не по себе, что он решил воспользоваться моей помощью? Далек я от всего этого. И признаюсь, господа, меня мало трогает жизнь за пределами монастыря. О душе надо думать.

С минуту Волына сидел неподвижно, а потом, словно бы спохватившись, вытащил из нагрудного кармана бумажку, истертую по краям, и протянул ее Герасиму.

– Свой почерк узнаешь?

Герасим аккуратно взял листок, бережно развернул ветхое послание. «Побратиму моему Шаману…» Что-то ворохнулось внутри от первой фразы. Кровь колючими иголками прилила к лицу, и монах, заметив любопытные взгляды, неторопливо поднялся и отошел к окну, чтобы овладеть собой полностью.

Думал, ушел от прежней жизни. А оказывается, нет, она все время шла за ним по пятам и теперь предстала в образе стареющих уркаганов, чтобы припереть его намертво к камням в тесной убогой келье.

– Узнаю маляву, – выдержав паузу, протянул чернец, выдавая волнение легким хрипом.

– Вот наконец и человеческое слово от тебя услышал, – тепло произнес Волына.

Святой с Шаманом обменялись малявами десять лет назад, назвавшись кровными братьями. Редко даются подобные клятвы, но уж если они слетели с языка, а тем более запечатлелись на бумаге, то отречься от них способен разве что только кощун.

Незаметным движением Герасим приподнял рукав рясы. Запястье рассекал длинный глубокий шрам. Точно такая же отметина осталась и на руке Шамана. Соединив раны, они влили друг в друга кровь, сделавшись навек братьями по крови.

Святой наконец повернулся, превратившись в прежнего невозмутимого монаха с непроницаемым лицом. Он бережно свернул бумагу и протянул ее обратно Волыне.