- Не дураки, чай! Мусорное ведерко у них во рту имеется. Оне не то что некоторые неряхи, которые только и знають, што духами вонять, - оне мусор весь, как есь, подбирають. Вот и до Ныки добрались!
Нюня сжала кулачки и, кажется, готова была броситься на Тихую, но Людвиг Иванович крикнул:
- Эврика!
И, прихрамывая, сплясал какой-то танец.
Глава 33
В "арестной яме"
Впрочем, вначале у них ничего не получалось, хотя Людвиг Иванович повыбрал из карманов все, что там было лишнего. Дядя Люда швырял какую-нибудь вещь, пробегавший муравей подхватывал ее и отправлял в ротовую сумку, которая служит у них, как верно заметила бабушка Тихая, чем-то вроде мусорного ведра, тут же дядя Люда кидал сплетенное из паутины лассо, но, увы, бросок пропадал впустую. Муравьи носились как сумасшедшие. Нюня так и сказала, поглядев на них:
- Что ли, они с ума посходили?
Делали муравьи все то же, что и прежде: тащили кто еду, кто мусор, кто муравьиные яички, но если раньше они казались автомобилями, то теперь были прямо-таки как ракеты. Останавливались буквально на секунду, быстро ощупывали друг друга усиками, кормили друг друга, подхватывали мусор и убегали. Убегали прежде, чем дядя Люда успевал набросить лассо. Даже чистились они теперь ужасно быстро и тут же срывались с места. Да и стало муравьев словно бы вдвое-втрое больше.
- Что ли, они с ума посходили? - повторила жалобно Нюня.
- Да нет, - сказал, подумав, дядя Люда. - Просто, наверное, времени уже многовато, утро в разгаре, а чем ближе день, тем быстрее бегают и работают муравьи.
Людвиг Иванович передохнул и снова взялся за лассо. На этот раз ему повезло. Паутинная веревка натянулась, и Людвиг Иванович не выпуская ее, упираясь ногами и чуть не падая, помчался за муравьем.
- За мной! - крикнул он, задыхаясь от быстрого бега.
Нюня бросилась следом, а Тихая, приложив ладонь козырьком к глазах, осталась на месте.
- Ишь раскомандовался: за мной, за мной! Сам-то как раскорячился - сейчас шибанется. Ну вот, так-то лучше - башка хоть цела осталася.
Дело в том, что муравей, не сбавляя бега, перекусил веревку, и дядя Люда шлепнулся. Немного сконфуженные, они с Нюней вернулись к невозмутимой бабушке Тихой.
- Может, ты своего Фефешку упросишь? - сказал Людвиг Иванович Нюне.
Но и Фефе, видимо, впал в производственную горячку и появился только раз и сразу же куда-то удрал. Нюня даже огорчилась.
- Все же собаки умнее, - промолвила она грустно. - Еще и часа, наверное, не прошло, а Фефешка меня уже совсем забыл.
- В нашей с тобой жизни - час, а в муравьиной, знаешь, сколько времени прошло? Они за это время пробежали и наработали столько, что мы прожили час, а они - может, даже месяц.
- Но ведь на часах только час прошел?
- На наших с тобой. Да и у нас, видимо, время идет быстрее, с тех пор как мы стали такими маленькими.
Нюня задумалась о часах. Она представила себе большие-большие часы, такие, как Земля, и стрелки на них такие, как целая Африка, например, и пока эта стрелка с места сдвинется, на крохотных микробных часах стрелки уже тысячу раз пробежали по кругу.
Людвиг Иванович тоже о чем-то думал, но, видимо, о другом, потому что, когда голова у Нюни уже закружилась от всех этих огромных и крохотных стрелок, он сказал, вздохнув:
- Ничего не поделаешь, придется притвориться мертвыми.
Труднее всего оказалось уговорить Тихую - она ни в какую не хотела.
- Ни за какие конхветы! И так скоро помру, потерпите!
- Ну что ж, оставайтесь здесь, а нам надо спасать Бабоныку и отыскивать Фиму, - сказал непреклонно Людвиг Иванович.
- Оставайтесь здесь, - подхватила Нюня, - а великаньих конфет мы вам не дадим, если вы такая нехорошая, вот! А помирать вас никто не просит, только притвориться, так вам и то жалко! Оставайтесь здесь, а я, как стану снова большая, все ваше варенье съем, так и знайте!
- А я тебе уши надеру! - рассердилась Тихая. - Замолчи сейчас - от горшка два вершка, а ругается, как тетка моя ругалась, тебе не слухаю, и все тут! Командуй, Лютик Иваныч, чего делать. Ты все ж мужик.
Так началась главная часть их операции.
Очень трудно притворяться мертвым, когда муравей начинает с головы до ног, до самых пяток щекотно ощупывать тебя. Но дядя Люда с Нюней стойко выдержали эту пытку. Что касается Тихой, то она сказала, что сначала на них посмотрит, а потом уже сама притворяться станет.
Ухваченная муравьиными жвалами, Нюня едва не ойкнула, но сдержалась и даже не приоткрыла глаз. Несколько секунд стремительного бега - и Нюня шлепнулась на что-то мягкое. Тут же она услышала ворчливый голос сверху:
- Да не толкай, не толкай, ирод, сама слезу, а то получишь у меня по дыхалу.
Почти тотчас же возле Нюни раздалось два шлепка, и загорелся красный свет.
- Вот она! Вот она, бабуленька! - закричала Нюня. - Бабонька, ты живая?!
- Мертвяки не храпять! - заметила Тихая.
У кучи мусора лежала Бабоныко и... сладко похрапывала.
На Нюнин голос она только пошевелилась, но когда дядя Люда направил прямо на нее красный свет фонарика, открыла глаза и воскликнула:
- Какой конфуз! Неужели я проспала весь фильм?
- Бабонька, ты не в кино! - говорила Нюня, тормоша и целуя бабушку. - Да очнись же ты, бабунечка, это я, Нюня.
- Я прекрасно вижу, что это ты и что кино уже не идет! Почему же тогда не включают свет?
Пришлось несколько раз объяснять Матильде Васильевне, что она не в кинозале и что красный свет совсем не указывает выхода, а что они в муравейнике и Бабоныко упала в обморок и ее, приняв за мертвую, схватил и потащил муравей, а Нюня вцепилась в них, но стукнулась обо что-то и сама потеряла сознание. Пришлось рассказать, как Нюню выходил мураш, на котором стояли буквы "ФФ" (но это она позже узнала, а до этого просто думала, что на мураше - пятнышко). Как обнаружилось, что Нюня феномен: видит в темноте. И бабушка Тихая - феномен: чует носом, как муравей. А дядя Люда не феномен: выключил фонарик и сразу споткнулся. Как он сидел и тер ушибленное колено, а бабушка Тихая "убиралась" - совала всякий мусор муравьям, у них есть такая мусорная ротовая сумка. И тогда, глядя на нее и муравьев, Людвиг Иванович вспомнил, что весь мусор, и мертвых тоже, муравьи сносят в мусорную камеру. Так было написано в записной книжке у Фимы. И его осенило, что если они где и найдут Бабоныку или хотя бы останки ее (тут Нюня покривилась и чуть не заплакала), так только в мусорной камере. Но утро было уже в самом разгаре, муравьи носились как сумасшедшие, и дядя Люда успевал только швырнуть какой-нибудь мусор, а набросить на муравья лассо никак не успевал. Один раз набросил, и то муравей откусил. И тогда они все, даже бабушка Тихая, притворились мертвыми, еще и мертвым муравьем помазались, и муравьиные уборщики притащили их сюда и сбросили прямо к Бабоныке.
- Но это же лучше, чем в картине! - воскликнула Матильда Васильевна, которая до этого никак не могла смириться с мыслью, что она не в кинотеатре.
Ей так понравилась эта история, что она отломила от какого-то крылышка, лежавшего возле нее, кусочек и стала им обмахиваться, как веером.
Зато история эта совсем не нравилась Людвигу Ивановичу. Выход из камеры отбросов шел вертикально вверх. Для муравьев-то с их когтистыми лапами совершенно все равно, как бегать - по отвесной стене или вообще вверх ногами, но для людей неприспособленных и, честно говоря, просто малосильных старушки, маленькая девочка! - выбраться из этой камеры было почти невозможно.
Людвиг Иванович сидел и тяжко думал, изредка светя красным светом в потолок, где чернел вход в камеру отбросов.
- Цивилизация начинается со свалки! - приговаривал он рассеянно.
Они отодвинулись в глубь камеры, чтобы их не придавило чем-нибудь тяжелым, сброшенным муравьями. Конечно, можно было бы и подождать, пока в камере наберется побольше мусора и они смогут по нему подняться к выходу. Но в том-то и дело, что ждать они не могли. Нужно было придумать что-то немедленно. Им нужно было разыскивать Фиму, и как можно скорее, а они оказались в "арестной яме". Людвиг Иванович так задумался, что очнулся только от Нюниного крика:
