"Может, ещё не всё потеряно - выпутаюсь?! - шептал я, стиснув зубы, и проверял пальцем остроту сабли. - Выпутаюсь! Эх, Корнила Яковлев, жаль, я тебя пощадил в самом начале - ведь крёстный ты мне. Сыграл ты теперь со мной злую шутку!" Хитёр оказался старик. Может, Чертёнок успеет вернуться или царицынские подойдут - сейчас там опять атаманит Фёдор Шелудяк.
Под вечер в дверь осторожно постучали. Я схватил пистоли:
- Кто там?
- Степан, это я - твой крёстный, Корнила Яковлев.
Я отпер ему дверь с пистолем в руках:
- Входи, крёстный.
В горницу вошёл Корнила - высокий, широкоплечий, начинающий полнеть старик. На нём был атласный красный кафтан с серебряными пуговицами и кистями, скрученными из золотых нитей. Он снял с себя баранью шапку. Седой оселедец взвился и упал на плечо. Заблестела сизая бритая голова. Корнила покосился на мой пистоль и неуверенно произнёс:
- Здорово, Степан Тимофеевич.
- Здоров, крёстный, - я сунул пистоль за пояс и сел за стол, не приглашая Корнилу.
Он сам сел напротив меня и трясущейся рукой разгладил усы.
- С переговорами я к тебе, - колючие глазки испытующе впились в меня. Что думаешь, Степан Тимофеевич?
- Думаю, что уйду от тебя - белым соколом улечу в окно!
Корнила усмехнулся:
- Всё шутишь? Поздно уходить - раньше надо было. Поменялись мы с тобой силой.
- Вижу, что поменялись - раньше ты со мной не посмел бы так говорить.
- Всё меняется, Степан - ведь когда я тебя растил и воспитывал, не думал, что бунт против нашего государя поднимешь.
- Знать хорошо воспитал.
- Ты ведь мне почти за сына был - душой за тебя болею!
- Я вижу.
- Ты мне не веришь, а я тебе доверился, потому и пришёл к тебе разговаривать, а то ведь мог и заживо спалить! - крёстный умел вести беседы, потому атаманил, и слушались его казаки не один десяток лет.
- Собака ты, крёстный - не взять тебе меня!
Корнила усмехнулся и стал крутить ус.
- Не брать я тебя пришёл - ты и так у меня в руках! Я хочу по-доброму с тобой дело решить. Братец твой у меня, уже кается. Семьи ваши в Черкасске под охраной. Я вот думаю - к чему с тобой воевать, что нам делить?!
- Странные ты речи баишь, Яковлев.
- Нет в них ничего странного. Ты ведь из наших - не какая-нибудь голь перекатная! Разин! Имя твоё теперь по всей Руси-матушке гремит!
- Тебе что за дело до того грома?!
- Можно всё решить по согласию, - старик хитро прищурился. - Грамоту я получил царскую. Отпускает тебе государь вины, коли сдашься по доброму и явишься к нему с повинной.
Я рассмеялся:
- Твоими устами, Корнила, мёд пить! Лжёшь ты, собака - на лобное место зовёт меня царь!
- Я тебе истину сказал и грамоту могу принесть. Из тебя выйдет видный воевода - государю нашему такие люди нужны.
- Брешешь ты, Корнила, - устало сказал я, но мне хотелось ему верить рано было ещё умирать, не закончил я все свои дела.
Может и есть в его словах часть правды. Хотелось в это верить необходимо выторговать время. Я всё ещё надеялся на Чертёнка и Фёдора Шелудяка.
- Истинную правду тебе сказал! - Корнила перекрестился. - Надо прекращать войну - вот единственная цель нашего государя! Говорят, что только от пыток и казней за осень и зиму погибло больше семидесяти тысяч человек. На тебе, Степан, их кровушка.
- А, может, на тебе, боярский прихвостень?! На мясниках-воеводах?! Пошёл прочь, Корнила Яковлев - не желаю больше тебя слушать!
Крёстный со вздохом поднялся:
- Мне нечего больше тебе сказать, Степан Тимофеевич. Я всё сказал теперь посиди и подумай. Мой совет - одумайся и покайся. Наш государь милостив и справедлив. Получишь у него прощение. Война будет с турком может, у него свой план, ты там удачно воевал.., - Корнила усмехнулся и направился к двери: - Думай, крестник, думай. Один раз он тебя уже простил, отпустил вины - почему бы не отпустить и во второй?! Что получилось из-за твоей гордыни и непокорности? Половина Руси в крови и разорении!
- Корнила, а может, тебе лучше ко мне переметнуться?! Махнём вместе на Москву! Посажу тебя в царских хоромах, получишь большой дуван - таких ни на Дону, ни на Запорожьи не видывали!
Крёстный махнул на меня рукой, но глаза его тревожно заблестели:
- Всё шутки шутишь?! Ты много нашарпал, поди?!
- Есть тайные места.
Глаза старика впились в меня. Некоторое время Корнила молчал, затем, наконец, ответил:
- Нет, Степан Тимофеевич, на такое я не пойду - расходятся у нас дорожки!
- Расходятся.
- Повинись, послушай старика - я спасу тебя.
- Уж ты-то спасёшь - первым на шее верёвку затянешь!
- Нет у тебя другого выбора, Степан - или со мной, или... пропадёшь.
- Я уже сделал свой выбор.
- Неволить тебя не могу, - крёстный пошёл к двери, - ты всё же подумай, время у тебя пока есть. Подумай, не торопись с ответом, - он открыл дверь и повернулся ко мне. - Ты ведь умный, грамотный, с посольствами бывал глядишь, государь смилостивится.
- Ступай, Корнила - поздно.
Дверь громко стукнула...
* * *
Смутно на душе, неспокойно. Корнила всё же посеял у меня сомнения: ведь не схватили меня не потому, что заговорённый - может, не врал Корнила-крёстный, пришла бумага из Москвы?! Царь однажды простил. Я рассмеялся - нет, врёшь, крёстный: царь никогда не прощает. Ложь это... Или... Бояре напуганы, война продолжается. Идут со мной на мировую, чтобы остановить крестьянскую смуту? Ведь гибнем не только мы, но и они. Может такое быть? Может...
... Нет, бояться они меня и ненавидят лютой ненавистью. Не простят бояре - им нужна моя голова... Почему же Корнила медлит? Почему не побоялся придти на переговоры? Змей ты, крёстный, змей...
Светало. В полусне я сидел за столом, думал свою горькую думу и тут они ударили разом в окна и двери. Лопнуло окно, раздался треск в сенях. Я схватился за пистоли и громыхнул ими в окно и в сени. Послышались истошные крики раненых. Я громко засмеялся, обнажая саблю:
- Что, бесы, иуды, жарко я вас потчую?!
Изба заполнилась домовитыми казаками.
- В гости пожаловали? - моя сабля со свистом рассекла воздух.
- Живьём брать! - выкрикнул из-за спин казаков Самаренин.
- Попробуйте! - усмеялся я.
Ближайший казак, охнув, осел на пол, схватившись рукой за рассеченную голову. Кто-то матерно выругался. Громыхнул пистоль.
- Я же велел живьём брать! - рявкнул Самаренин.
- Попробуй возьми! - крикнули в ответ.
Ещё один казак с руганью отпрянул в толпу - его сабля вместе с кистью руки осталась лежать на полу.
- Ага, суки - не так-то просто взять атамана?! - я отступил в угол.
- Вперёд! - закричал Самаренин и казаки, зарычав, кинулись на меня разом.
Я страшно ударил, разрубая дюжего казака на две половины до крестца. Раздались крики. Меня ударили по лицу, схватили за руки и кафтан.
- Гуляй, станица! - я бил кулаками в исступлённые, потные лица толпящихся вокруг меня казаков.
Раздался треск кафтана. Мой. Разорвали, сволочи, но мне удалось раскидать повисших на мне казаков.
- Гей, Михайло, где же ты, выходи! - закричал я Самаренину.
- Здесь!
Я повернулся на голос. Не надо было этого делать - меня ударили чем-то тяжёлым по голове. Я покачнулся. Взревев, казаки бросились на меня... Я не чувствовал, как меня колотили, а потом вязали - в глазах плавал багровый туман...
На следующий день меня отвезли в Черкасск на встречу с Фролом, а накануне по приказу иуды-крёстного не из мести, а из страха наши семьи, всех близких и родных умертвили...
Конец...
* * *
Это была последняя запись в дневнике. Словно проснувшись после яркого и тяжёлого сна, щурясь и шаря глазами по сумракам кабинета, он молча закрыл тетрадь. Пальцы, неуверенно дрожа, ползали по столу в поисках сигарет. Нашёл. Прикурил, отошёл к окну. Что-то его беспокоило, но он не хотел думать, что это совесть. Не докурив, он бросил сигарету в пепельницу. Прошёл к столу и открыл тетрадь - там оставался сложенный надвое лист, который он ещё не читал...
