Бросив повода и опершись на копье, величаво стоял он среди площади.
Трубы гремели, герольды вызывали охотников, но сила рыцаря ужасала, никто не являлся.
Все дамы, все зрители восклицали: “Отдать Упгерну награду, отдать лучшему, храбрейшему!”
- Отворите! - закричал неизвестный рыцарь, приближаясь, - и в то же мгновение, не дожидаясь, покуда отворят решетку, он сжал в шпорах коня и стрелой перелетел через нее.
Хвост разом осаженного коня лег на землю, по рыцарь не шевельнулся в седле, только перья со шлема раскатились по плечам и снова вспрянули от удара. Минуту стоял он как вкопанный, слегка поигрывая поводами, как будто желая осмотреться и дать разглядеть себя, и потом тихо, манежным шагом поехал кругом ристалища, приветствуя собрание склонением головы. Наличник его был опущен, щит без герба, латы вороненые с золотою насечкою. Огненный цветом и ходом конь его храпел и фыркал и весь был на ветре, как будто ступал по облаку пыли, взвеваемой его ногами.
- Какой статный мужчина! - сказала, прищуриваясь, фрейлейн Луиза фон Клокен брату своему, когда неизвестный проезжал мимо.
- Какой жеребец! - воскликнул ее брат, - во всех статях, - даже и хвост трубою. Это картина - не конь. Крестец - хоть спи на нем, ноги тоньше, нежели у италиянца Бренчелли… и пусть меня расстреляют горохом, если он танцует не лучше фогта Тулейна… только что не говорит.
- Эту привилегию имеют только ослы, - с досадою подхватил Тулейн, который по случаю сидел сзади.
- Это я вижу теперь, - смеючись отвечал фон Кло-кен. - Но кто этот неизвестный удалец?
- Это Доннербац! - отвечали многие голоса.
- Неужели он так скоро успел просушить свою голову? Я оставил его за шестою бутылкою венгерского на завтраке у ратсгера Лида.
Между тем рыцарь подъехал к гермейстеру, склонил копье, низко-низко поклонился Минне - и вдруг поднял на дыбы коня своего, метнул его вправо и во весь опор поскакал к Унгерну. Все ахнули, боясь удара, но оп сразу и так близко осадил коня, что мундштук звукнул о мундштук…
- Что это значит? - с досадою произнес Унгерн, изумленный такою дерзостью.
- Если рыцарь хочет взять у меня урок в геральдике, - насмешливо отвечал неизвестный, - то брошенная перчатка значит вызов на бой.
- Рыцарь, я уже давно этою указкою выездил шпоры, и от ней не один терял стремена!
- Унгерн! мы съехались не хвалиться подвигами, а их совершать. Я вызываю тебя на смертный поединок.
- Ха! ха! ха! Ты меня вызываешь на смертный бой… Нет, брат, это уж чересчур потешно!
- Чему ты смеешься, гордец? Я тебя не щекотал еще копьем своим; берегись, чтобы за твой смех по тебе не заплакали.
- Лх ты, безымянный хвастун! Ты стоишь быть стоптан подковами моего коня.
- Наглец и пустослов! Поднимай перчатку или убирайся вон из турнира.
- Я выгоню тебя вон из света, безумец! - вскричал раздраженный Унгерн, вонзая копье в перчатку противника. - И также воткну на копье твою голову.
- Пощупай лучше, крепко ли своя привинчена. На жизнь и смерть, Унгерн!
- Это твой приговор… Поклонись в последний раз петуху на олаевской колокольне, - вы уж больше не свидитесь…
- А ты приготовь поздравительную речь сатане…
- Посмотрим, какого цвета кровь, двигающая этот дерзкий язык!
- Поглядим, какая подкладка у этого надутого сердца, - говорили рыцари, разъезжаясь.
И вот герольды разделили им пополам свет и ветер, сравняли копья, и труба приложена к устам для вести битвы. Привстав, склонясь вперед, все чуть дышат, чуть поводят глазами. Сердца дам бьются от страха, сердца мужчин от любопытства; взоры всех изощрены вниманием. Унгерн сбирает, горячит коня своего, чтобы сорвать с места мгновенно; садится в седло, крутит копьем. Незнакомец стоит недвижно, солнце не играет по латам, ни волос гривы его коня не шевелится…
Труба гремит.
Вихрем понеслись противники друг на друга - раз, два, и копьев как не было, но удар был столь силен, что незнакомец зашатался, упал на шею коня, и перья шлема смешались с султаном конским, и бегун понес его кругом ристалища. Громкие плески огласили воздух, дамы завеяли платками в одобрение Унгерна.
Таковы-то люди, таковы-то женщины: они всегда на стороне победителя.
- Славно, славно, земляк! - кричали ему ревельцы. - Ты так крепко сидишь в седле, будто вылит из одного куска с лошадью.
- Едва ли это неправда, - примолвил Лонциус Буртнеку, который ни жив ни мертв ждал развязки боя.
- Теперь он знает, каково рвать незабудки с копья Унгернова, прибавил другой.
- Я чай, у него в глазах сверкают такие звезды, что и во сне не увидишь, - сказал третий.
- Распечатай его наличник! - кричали многие.
Но рыцарь очнулся, и насмешки возбудили в нем новые силы. Так дымится и кипит вода от капли кислоты, - так вспыхивает умирающее пламя от немногих зерен пороху.
Снова, с новыми копьями, устремились рыцари навстречу: один с уверенностью в победе, другой с злобою мщения… Сразились, и Унгерн пал.
Разгорячен, спрыгнул с коня незнакомец и, наступив ногой на грудь полумертвого Унгерна, простертого в пыли, поднял его оплечье острием меча, направил меч в грудь и оперся на него.
- Ну, Унгерн, кто победитель?
- Судьба, - отвечал тот едва внятно.
- И смерть, если ты не сознаешься; кто победил тебя?
- Ты, ты! - отвечал Унгерн, скрежеща зубами.
- Этого мало. Ты отнял неправдою землю у Буртнека. Откажись от ней, или через минуту тебе довольно будет и той земли, которую теперь закрываешь телом. Да или нет?..
- Я на все согласен!
- Слышите ли, герольды и рыцари! Я лишь на этом условии дарю ему жизнь.
Подобно электрическому удару, восторг обуял зрителей, доселе безмолвных, то от страха за Унгерна, то из участия к незнакомцу.
- Слава великодушному, награда и честь победителю! - раздалось в громе рукоплесканий. - Ему, ему награду! - восклицали все.
- Неизвестный рыцарь выиграл золотой кубок! - решили судьи турнира, и герольды провозгласили то.
Величаво кланяясь на все стороны, приблизился рыцарь к возвышению, где сидел гермейстер с царицею красоты; поклонился им и в безмолвии оперся на меч.
- Благородный рыцарь, - сказал гермейстер Бруггеней, стоя, - ты, оказал свою силу, свое искусство и великодушие; покажи нам победное лицо свое для принятия награды!
- Уважаемый гермейстер! важные причины запрещают мне удовлетворить ваше любопытство.
- Таковы уставы турнира.
- В таком случае я отказываюсь от прав своих и сердечно благодарю судей за честь, которою не могу воспользоваться.
Сказав это, неизвестный с поклоном отворотился от гермейстера…
- Храбрый паладин! - сказала тогда трепещущая судьбы своей Минна, наполняя кубок вином венгерским. - Неужели откажетесь вы ответствовать на мой привет за здоровье победителя?.. Как царица праздника, я требую повиновения, как дама,, прошу вас…
Она отпила и поднесла кубок к незнакомцу.
- Нет, нет! - говорил тот, отводя рукою бокал; видно было, что страсти сражались в нем, - он колебался. - Минна! - воскликнул он наконец, хватая кубок, - да будет!.. Я выпил бы смерть из чаши, которой коснулись вы устами… Вожди и рыцари! За здравие и счастье царицы красоты!
При громе труб незнакомец поднял наличник…
VI
Не встанешь ты из векового праха, Ты не блеснешь под знаменем креста. Тяжелый меч наследников Рорбаха , Ливонии прекрасной красота.
Н. Языков
[Рорбах был первым магистром Ордена лифляндских меченосцев (Schwert-Briider). (Примеч. автора.)]
Происшествие, которое представляю теперь, было в 1538 году, то есть лет пятнадцать спустя после введения лютеранской веры.
Орден крестоносцев ливонских недавно потерял тогда главу свою в прусском Ордене, преданном Сигизмунду, и уже дряхлел в грозном одиночестве. Долгий мир с Рос-сиею ржавил меч, страшный для ней в руке Плеттепберга. Рыцари, вдавшись в роскошь, только и знали, что полевать да праздничать, и лишь редкие стычки с новогородскими наездниками и варягами шведскими поддерживали в них дух воинственный. Впрочем, если они не наследовали мужества предков, зато гордость их росла с каждым годом выше и выше. Дух того века разделил самые металлы на благородные и неблагородные; мудрено ли ж, что, уверяя других, рыцари и сами, от чистой души, уверились, что они сделаны по крайней мере из благородной фарфоровой глины. Надо примолвить, что дворянство, образовавшееся тогда из владельцев земель, много тому способствовало. Оно доискивалось слиться с рыцарством, следовательно, возбуждало в оном желание исключительно удержать за собою выгоды, которые, бог знает почему, называло правами, и нравственно унизить новых соперников. Между тем купцы, вообще класс самый деятельный, честный и полезный изо всех обитателей Ливонии, льстимые легкостию стать дворянами через покупку недвижимостей или подстрекаемые затмить дворян пышностию, кидались в роскошь. Дворяне, чтобы ые уступить им и сравниться с рыцарями, истощали недавно приобретенные поместья. Рыцари, в борьбе с ними обоими, закладывали замки, разоряли вконец своих вассалов… и гибельное следствие такого неестественного над-меиия сословий было неизбежно и недалеко. Раздор царствовал повсюду; слабые подкапывали сильных, а богатые им завидовали. Военно-торговое общество Черноголовых (Schwarzen-Haupter), как градское ополчение Ревеля, пользовалось почти рыцарскими преимуществами, следовательно, было ненавидимо рыцарями. Час перелома близился: Ливония походила на пустыню, - но города и замки ее блистали яркими красками изобилия, как осенний лист перед паденьем. Везде гремели пиры; турниры сзывали всю молодежь, всех красавиц воедино, и Орден шумно отживал свою славу, богатство и самое бытие. На чем бишь мы остановились?
