Парахнюк одобрил план, но в последний миг перерешил. Куда лучше собраться компанией, не под видом именин, а для литературных чтений. Во все времена богатые меценаты кормили и поили творческую интеллигенцию, тем самым подтверждая свою причастность к национальной культуре, так пусть Жибоедова тоже проявит себя с лучшей стороны и подстроится под интеллектуалку. Афоня под эдаким соусом охотнее пойдет ей навстречу, поскольку с детства уважает культурных людей.
Фрося с мужем и Афоней Парамонычевым пришла в потребсоюзовский ресторан точно к назначенному времени, в полвосьмого. В тесном директорском кабинетике их уже ожидали Василиса Тихоновна и Броня. Прапорщика Жибоедова по понятным причи-нам звать поостереглись, а Бронин муж Давид Новак не так давно загремел на десять лет в исправительно-трудовую колонию строгого режима за разбой. Принарядившаяся Жибоедова расположилась на хозяйском месте, Парахнюк с Парамонычевым - по обе руки от нее, а Фрося с Броней - на самых неудобных местах, в конце однотумбового стола. Из-за тумбы им некуда было девать ноги, и они уселись бочком, лицом к Василисе Тихоновне. Мужчины с морозца споро разлили водку по стопочкам, наложили еду в тарелки и ожидали лишь сигнала, а Жибоедова от волнения растерялась и будто онемела.
- Василиса Тихоновна, вы инициатор нашей творческой встречи, вот и командуйте парадом, - подсказал Парахнюк, нетерпеливо потирая руки.
- Кушайте на здоровье, гости дорогие, - нараспев сказала раскрасневшаяся Жибоедова.
- Уж как я рада, что мы встретились. Так рада, что прямо слова все из головы вылетели. - За приятную встречу! - выручая ее, прогудел Парамонычев. Первый тост выпили под дунайскую селедочку с лучком зелененьким, другой под кету семужного посола, а третий под холодец с хреном. Мужчины ели. что называется, за обе щеки, а Парамоны-чев, вдобавок, с такой скоростью, что Фрося удивленно подумала: куда только все это влезает? Ведь Афоня не толстый и росту не сказать чтобы высокого, а аппетит у него, как у волка.
- Граждане, не пора ли нам поговорить о том, ради чего нас сюда позвали? басом пророкотал Парамонычев, накладывая полную тарелку отварного языка с горошком.
Жибоедова и Новак многозначительно переглянулись, а Фрося с нажимом посмотрела на мужа, словно подталкивая его к тому, чтобы воспользоваться удобной минуткой и напомнить Афоне об обещании посодействовать Василисе Тихоновне. Однако Парахнюк с наслаждением дегустировал сочный тамбовский окорок и не заметил ее взгляда.
- Ну-ка, Иннокентий, скажи нам, сколько ты написал произведений? поинтересовался Парамонычев.
- Сейчас я работаю над восемнадцатым романом, - ответил Парахнюк, не переставая жевать.
- Какой же вы плодовитый, Иннокентий Кузьмич! - с жаром воскликнула Броня. - Как я завидую вашей Фросеньке!
- Восемнадцать романов - это сила! - похвалил Парамоны-чев. - Такое сотворить может далеко не каждый. . . Иннокентий еще прославит наш район на всю страну, я в этом ничуть не сомневаюсь. Добавлю к сказанному, что Парахнюк - простой человек и хороший семьянин, то есть достойный пример для подражания другим писателям, потому как среди них, слышали, попадаются людишки мелкие и в быту грязненькие . . . Граждане, выпьем за нашего дорогого земляка, писателя Парахнюка! Твори, брат, на радость нам, твоим почитателям!
Потом выпили за Фросю как за верную подругу писателя, после того - за любителей книжек, а когда прикончили вторую поллитровку, Парамонычев достал портсигар, закурил и снова обратился к Парахнюку:
- А теперь, брат, доставь-ка нам удовольствие и почитай что-нибудь эдакое, занимательное.
- Очень просим, Иннокентий Кузьмич, - присоединилась к нему Жибоедова. Не откажите.
- Моя последняя работа, отрывок из которой я намерен огласить, посвящена иранским событиям. В романе, название которому я еще не придумал, показана смертельная схватка советского разведчика, из последних сил борющегося с кознями международного империализма. - Парахнюк вытащил из кармана рукопись, прочистил горло и начал:
"Над ночным Тегераном низко висела круглая луна. Подобно люминисцентной лампе она освещала улицы города с населением приблизительно четыре миллиона человек бледным, мертвенно-серебристым светом. Как только часы на левом минарете мечети пророка Магомета гулко отбили полночь, из медресе вышел Иван Иванович и огляделся по сторонам. Город спал. . ."
- Кеш, а Кеш, - прервал его Парамонычев. - Кто такой, этот Иван Иванович? Ты извини, нам как-то невдомек.
- Понимаешь, Афоня, Иван Иванович - Максим Максимович Исаев, - пояснил Парахнюк.
- Он там, в Тегеране, работает под Ивана Ивановича?.
- Нет, все куда сложнее. В сокращенном варианте мой роман решено напечатать в районной газете, а редактор кровь из носу потребовал перекрестить Максима Максимовича.
- Почему? - удивилась Фрося, издавна симпатизировавшая сквозному герою всех Кешиных романов.
- Он уперся, как бык, и утверждает, что могут быть неприятности. Юлиан Семенов может даже подать на меня в суд.
- За что? - возмутился Парамонычев. - По какому праву? Не бойся, наш судья парень что надо, он тебя в обиду не даст. Если что, я ему скажу.
- Спасибо тебе, Афоня. Беда в том, что Семенов прежде меня выдумал Максима Максимовича, и тот по закону его собственность.
- Обидно, - пригорюнился Парамонычев.
- Наплевать, - утешил его Парахнюк. - Я просто-напросто поменял имя, отчество и фамилию, а все остальное не тронул. Словом, он отныне Иван Иванович Рамзаев. Ясно?.. Тогда я продолжаю:
"Когда он пересек трамвайные рельсы и шел посередке Вос-точного бульвара, из-под чинары выползла тень и с поклоном шмыгнула ему навстречу.
- Салям-алейкум!
- Алейкум-салям! - ответил Иван Иванович. - Это ты, Ман-сур?
- Да, это я, почтенный аятолла, - негромко подтвердил радист. - Какие будут установки?
- Срочно передай в Центр, - приказал Иван Иванович, протягивая Мансуру вечернюю газету, на полях которой симпатическими чернилами были написаны шесть колонок пятизначных цифр.
Когда в Центре получат эту шифровку, шифровальщики поло-жат в почту руководству розовый бланк следующего содержания: "Юстасу. Тетя заболела, обещает умереть в четверг к вечеру. Надо ли вызвать доктора? Алекс". А руководство запрется в каби-нете нп засов, вложит бланк в кодовую электронную машину, и на световом табло зелеными буквами засветятся слова: "шах ирана мохаммед реза пехлеви в четверг вечером вместе с семьей вылетает в Марокко, следует ли сорвать его попытку к бегству? жду указаний, иван рамзаев".
- Вас понял! - радист спрятал газету. - Разрешите идти? - Алла, бесмилла. ильрахман! - Иван Иванович поднес сложенные руки к чалме.
- Берегите себя, - шепнул радист и скрылся под чинарами. Когда Иван Иванович возвращался в медресе, он с тоской покосился на иссиня-черное небо с крупными звездами на его своде. Эх, все же у нас куда лучше! - подумал он, внезапно пораженный приступом ностальгии".
- Ностальгия - это как, Иннокентий Кузьмич? - полюбопытствовала Жибоедова. - От высокого давления?
- Нет, это чисто нервное, - недовольно пробурчал Парахнюк. - Происходит вследствие тоски по родине.
Жибоедова сообразила, что высунулась невпопад, и смутилась.
"И тут чьи-то цепкие руки схватили его за шею и прижали к носу вонючую ватку, остро пахнувшую аптекой. Звезды на небе завертелись, Большая Медведица перевернулась вверх ногами, и Рамзаев потерял сознание.
Очнулся он, по всей видимости, не раньше чем через час. Сильно болела голова и трудно было разлепить веки. Но Иван Иванович пересилил себя и все же открыл глаза. Он увидел большую комнату с богатой мебелью и пузатого краснолицого мужчину с массивной квадратной челюстью. На мужчине были клетчатые брюки-гольф и черный галстук-бабочка с белыми горошинами.
- Хелло, мистер Рамзаев! - с этими словами краснолицый откусил кончик темно-коричневой сигары и смачно сплюнул его на пушистый ковер. - Я - Боб Смит, тегеранский резидент Центрального Разведывательного Управления США. Что будете пить: виски или портвейн?
