- Извольте, даю, - сказала Катя. - Ни одной живой душе, кроме, конечно, мамы.
- Нет, и ей, я хочу, чтобы вы ничего не говорили.
- Как? Не сказать маме? - удивилась Катя. - Какая может быть опасность от того, что мама будет знать? А это дало бы луч надежды.
- Так, - согласилсяВладимир. - Ноонаможет сказать об этом, да и наверное скажет кому-нибудь еще...
Владимир не хотел договаривать до конца. Ему было слишком тяжело обличать перед Катей ее же жениха. Но чуткое ухо девушки тотчас уловило какую-то особую нотку в его голосе.
- Что вы этим хотите сказать? Кого вы имеете в виду? - спросила она вспыхнув.
Владимир молчал.
- Чего вы молчите? Вы кого-то имеете в виду.
Так говорите же прямо. Таких вещей нельзя говорить без основания, слышите? - настаивала Катя, волнуясь все более и более.
- Чего же мне говорить? Вы сами догадываетесь, - сказал Владимир, смотря в сторону.
- Павла Александровича, да? - с негодованием вскричача Катя. - И вам это не стыдно! Потому что он других с вами взглядов, что он чиновник, - вы готовы заподозрить его....
- Нет, не потому,- спокойно отвечал Владимир.
- Так почему же? Говорите. Я требую.
- Как вы думаете,- сказал Владимир, смотря ей в лицо, - кому мы обязаны вчерашним визитом? Кто мог знать?..
- Неправда, это неправда: этого не может быть!
Я вам запрещаю, слышите ли, запрещаю повторять эту клевету, проговорила Катя, задыхаясь от гнева.
- Я рад бы ошибиться,- сказан Владимир. - Я был бы счастлив, если б я действительно ошибся. Но...
- Нет, нет! Говорят вам, нет! - почти кричала Катя. - Замолчите.
Владимир пожал плечами и замолчал. Они не обменялись ни словом до самой минуты расставания.
На пристани никого не было, кроме двух старух богомолок, ехавших к Макарию. Владимир благополучно взял билет и с чемоданом в руке ждал спуска мостков.
- Не поминайте лихом, Катерина Васильевна, - сказал он вполголоса, - и простите мне все мои прегрешения - невольные, - пояснил он, - потому что вольных у меня против вас быть не может.
Катя досадливо махнула рукой.
Она оставалась на пристани, как солдат на посту, пока пароход не ушел, потом она, не оглядываясь, пошла в городок, наняла, не торопясь, повозку и поехала домой, сама не своя. В душу ее было брошено страшное сомнение. Лишь только она осталась сама с собою, ее твердое убеждение в невинности ее жениха поколебалось. Улики были все против него. К тому же она припомнила некоторые его слова и выражения, которые до сих пор она пропускала мимо ушей. Он не решался при ней бранить Ваню, но он ненавидел всех таких, как он, и считал их чуть ли не личными врагами, с которыми нечего было шутить и церемониться. Вообще он с врагами не церемонился, она это знала. Подъезжая к дому, она увидела конюха, проводившего знакомого ей верхового коня, который был весь в поту и мыле.
В прихожей ее встретил Крутиков, который только что прискакал из города.
- А, наконец-то! - воскликнул он. - Я уж думал, что никогда тебя больше не увижу.
Он говорил в шутливом тоне, но внезапное исчезновение Кати вместе с Владимиром - он узнал обо всем от няни - встревожило его взаправду.
Катя холодно пожала ему руку. Они вошли в столовую.
- Ты ездила провожать этого странствующего рыцаря на пароход? - спросил Крутиков, улыбаясь.
Катю всю передернуло.
- Ну да, ездила провожать, - сказала она резко. - Может быть, на пароход, может быть, на железную дорогу. Вам зачем это знать?
Она подняла на него такой ледяной, враждебный взгляд, что он оторопел.
Он готовился поговорить с ней строго и внушительно и выставить ей на вид неосторожность, чтоб не сказать более, явного укрывательства обличенного государственного преступника. Но слова замерли у него на губах.
- Катя, что с тобой? Что это за тон? Чего ты рассердилась? - проговорил он нетвердым голосом.
- Уйдите от меня, оставьте меня! Я не могу вас видеть! - повторяла Катя с лицом, на котором горела краска стыда и волнения.
- Да что же это значит? Объясни же наконец! Что я против тебя сделал? говорил Крутиков растерянно.
Он полюбил эту девушку, как люди, помятые жизнью и не совсем чистые, любят существа высокие и идеальные, которые, отдавши им себя, возвращают им лучшую часть их самих. Но Катя приняла волнение своего жениха за новую и последнюю улику.
- И вы еще спрашиваете? Вы хотите, чтоб я назвала вам ваш поступок по имени? Но мне стыдно, стыдно! Стыдно за вас и за себя...
Она не могла продолжать. Слезы горькой обиды душили ее. Закрыв лицо руками, она припала к столу, стараясь подавить рыдания.
Крутиков понял.
- Вы думаете, что я... донес на этого... Владимира, - сказал он. - Но вы ошибаетесь...
Катя быстро подняла на него глаза.
- Как? - проговорила она, не смея еще верить.
- Я только сегодня узнал об обыске в вашем доме, - продолжал Крутиков. - Местопребывание вашего гостя было открыто полицией случайно. Машинист товарного поезда видел человека, лежащего у самой линии, который бросился бежать, когда поезд проезжал мимо. Об этом прознала полиция и явилась на место производить следствие. Оказалось, что двое пастухов видели прохожего, искавшего подводу. В лесу, примыкающем к вашему дому, нашли его сумку. Этого было достаточно. Ваша семья на примете из-за брата... Все это я узнал сегодня утром. Губернатор нарочно приказал скрыть все это от меня, щадя мои чувства. Но он сказал мне, что им сделано распоряжение, чтобы при обыске полиция вела себя как можно деликатнее и чтоб ваше семейство было устранено от всякой прикосновенности... Надеюсь, его инструкции были соблюдены?
Катя ничего не отвечала на последний вопрос. Она была уничтожена. Крутиков торжествовал. Он мог бы воспользоваться своей победой вполне и начать упрекать Катю в том, что она могла заподозрить его в предательстве. Но с нею он был честен. Он вспомнил с внутренним трепетом, как он был к этому близок Он подошел к ней. Его тяжелое, внушительное лицо оживилось волнением искреннего чувства.
- Катя, - сказал он, - перестань волноваться. Не смотри так... Будем, как прежде. Я знаю, что я тебя не стою. Многое прошел я в жизни, и не одно пятно залегло мне на душу. Дай же мне руку. Люби меня С тобой я буду лучшим, буду хорошим человеком...
- Простите меня, прости меня. Я виновата перед тобою, - сказала Катя, подавая ему руку.
Он поднес ее к своим губам. Примирение произошло полное.
IX
Крутиков имел в виду венчаться только на рождество. К этому времени должны были съехаться в С. его родные. Губернатор обещался быть посаженым отцом.
Свадьба предстояла пышная, о какой заговорили бы на всю губернию.
Но после короткой недомолвки, вызванной появлением Владимира, Катя вдруг начала торопить со свадьбою.
Крутиков был очень польщен.
- Ну, повенчаемся в октябре. Я потороплю своих.
- Нет, слишком долго, - сказала Катя.
- Так когда же? - спросил он, улыбаясь. - Ведь это через два месяца.
- Пусть будет через две недели, - отрезала Катя.
Крутиков запротестовал. В такой короткий срок не то что съехаться, даже оповестить никого порядком не успеешь.
- Да я и не хочу никого оповещать, - сказала Катя. - Зачем?
Даже в городе венчаться она не захотела, а непременно в деревне, в соседней сельской церкви, совсем по-домашнему. Чтоб только свои были.
- Но ведь это будет, точно мы украдкой венчаемся.
- Кому какое дело?
Крутикову это все не нравилось, но он должен был уступить. Катя уперлась на своем. Она сама не могла отдать себе отчета, почему ей так хотелось поторопить свадьбу. Она не воспылала внезапной страстью к Крутикову, ей даже как будто скучновато с ним стало. Но ей невыносимо было тянуть и ждать. Хотелось поскорей покончить. Ее волновали какие-то вопросы и сомнения, и она думала, что всему этому будет конец, лишь только дело будет сделано и они повенчаются.
