Саах поселился в коммуналке на окраине города. Длинный коридор соединял десять комнат. В восьми из них жили старушки, в девятой - он сам. Десятая комната была отделена от коридора бронированной дверью, а от улицы, как потом разглядел Саах, - железными ставнями. Свет мерк в глазах при виде насилия, царящего в городе. В комнате сидел Шевчук, приговоренный к медленной смерти в каменном кубе коммуналки. Засадили его туда три года назад, и вот уже год, как Саах жил в соседней с ним комнате. Шевчук орал песни о национальном герое Саахе, погибшем в огне славы от рук поганых правительственных чинов. О спасителе мира Саахе, его неудавшейся миссии и о грядущей гибели Земли. Он поносил тех, кто засадил его в эту комнату, объединяя их под общим ярлыком: погань. Он пел о любви, о радости и о смехе чистого сердца, о солнце, весне, осени и о звездах. Бабульки приносили Шевчуку еду под окно, он спускал веревку, сделанную из своего нижнего белья, через щель между стеной и неплотно прилегающей ставней и поднимал кусочки хлеба, сыра, ломтики яблок. Бабушки плакали, украдкой крестились и уходили, быстро семеня стоптанными шлепанцами... все это впитывалось, копило мощь.

Саах сидел в комнате, глядел в окно на заходящее солнце и чувствовал себя семенем, уснувшим на зиму в родной земле. Он ждал. Его черный взгляд был тих и спокоен, пространство тишины в комнате можно было щупать рукой. Что-то готовилось. Что? Наверное, если бы это было уже известно, то не представляло бы интереса. Если человек - это семя, то что будет представлять собой тот росток, который выйдет из этого семени, пробив оболочку? Семя умирает, давая жизнь дереву? Или семя становится деревом, перестав быть семенем? Или само дерево, - это семя, ставшее, наконец, самим собой?.. Две реки любви пробивались из глаз Сааха и текли вниз по стене, по мостовой, уходя в улочки, растекаясь по городу. И дети, вдруг ступив в один из таких ручейков, начинали смеяться и играть в жмурки, пока родители не пробовали звать их домой и заставлять зубрить интересные книжки, становящиеся от этого совсем неинтересными. Это было как солнце, но оно росло из земли под ногами, под грязными, потными ногами.

И вот в один из дней голова Сааха взорвалась, разлетевшись маленькими осколками, смешавшимися со звездами. Шар оранжевого цвета стал расти внутри всего, чем был Саах, а был он всем. Неподвижные волны несли нечто куда-то с пугающей интенсивностью. Саах прошел в прихожую, открыл ящик с инвентарем, взял тяжелый стальной лом, подошел к бронированной двери, из-за которой растекалась по городу очередная песня, и под испуганное шушуканье соседей несколькими ударами выбил ее. В комнате было темно и затхло. Проделав ту же процедуру с окнами, Саах собрал в пучок солнечную напряженность и тихо наполнил ею комнату. Вселенная вибрировала здесь, рядом, он мог потрогать ее руками, от колец Сатурна до светлой безысходности. Шевчук снял пыльные очки, покачался на пружинистой сетке кровати, почесал бороду и уставился на Сааха, близоруко щурясь. Он немного офанарел, и Саах видел, как понимание росло в Шевчуке, разрастаясь, подобно масляному пятну на скатерти.

- Зачем ты это сделал? Мне ведь еще долго сидеть, - Шевчук усмехнулся, - до смерти. Я ведь пожизненно. Или ты и есть смерть?

- Смерть кончилась уже. - Саах сел на тумбочку. Он был застывшим, нежным и пронзительным. - Теперь начинается жизнь.

Он неподвижно сидел, глядя вдаль, завивая барашки радости на полотне мировых катаклизмов, из которых, казалось, только и состоял весь мир. Шевчук вдруг перестал качаться на кровати, остолбенел, вскочил, подбежал к Сааху и заглянул в его глаза. Две пары глаз были идентичны, в обоих горела бушующая Радость, и в абсолютном покое Вечности плыла новая Земля.

- Саах, ты?!

Саах не шелохнулся, он был пустотой, вобравшей в себя мир и готовой выплеснуть его в Новое. Это было, как нарастающее гудение. Шевчук плескался в океане, глядя в глаза человека, сидящего на тумбочке в маленькой комнате. Он был дельфином, звездой и маленьким бельчонком, научившимся летать. Нарастало ускорение. Саах, неподвижно застывший в углу, глядя перед собой, в то же время уносился, растворяясь в ...

- Что ты делаешь? - Шевчук схватил его за плечи, обнял, прижал к груди, как родственника, которого не видел три с половиной миллиарда лет:

- Что ты делаешь?!

- Навожу связь с тем, что когда-то было пеплом Сааха.

x x x

Где-то вдали Стеах отыскивал себя снова. Путеводителем и одновременно целью была Радость. Все вокруг стало улыбкой, столь же многоликой, сколь разнообразны были ее, этой радости, отрицания и преграды на долгом пути, каждая пядь которого в итоге превращалась в крохотную вечность. Что-то наконец свершилось, эти жаждущие чего-то нового эоны тысячелетий вдруг обрели итог, цель своего пути, нескончаемого бега по спиралям эволюций; легкий испуг:

- Мать, это что, конец мира, Вселенной?!

Улыбка:

- Малыш, ты находишься лишь в начале Времен... Ты понял, что Игра еще и не начиналась? Вы и не жили до сих пор, ибо не возникало еще жизни, но только эволюционные пертурбации смерти. За миллиарды лет ты впервые ощутил дыхание жизни... А это начинаются роды, - (Стеах чуял толчки и содрогания где-то в окружающем пространстве вокруг себя, хотя было ясное ощущение, что они затрагивают всю Солнечную Систему, по крайней мере. Шум и далекий грохот... Но все было тихо и неподвижно, почти монументально.) - начинается настоящая игра.., которая со временем окажется в свою очередь лишь подготовкой к Настоящей Игре, которая в свою очередь...

- О, но я хочу сначала сыграть в эту! - и Стеах вошел в мир.

x x x

Боль, боль, боль. Сквозь него текла мощь, столь чудовищная, что одной капли этого водопада было достаточно, чтобы разнести Мироздание по косточкам.

Он подумал (скорее, осознал) одну вещь, казалось бы, незаметную, но решающую; вещь столь важную для будущего и столь простую одновременно, что у него от восторга захватило дух. Она заключалась в вопросе: что он подразумевал, говоря "я"? Уже давно под "я" он понимал человечество, мир, универсум, Мать. Уже давно он универсализировался настолько, что для его сознания не существовало расстояний и времен, и он мог находиться везде одновременно.., оставив тело в трансе в каком-нибудь уголке огромного мира: чердаке, квартире, подворотне... Уже давно его еженощный так называемый сон являлся скорее сознательной работой в каком-нибудь из уголков огромного мира, куда он отправлялся, побуждаемый неким внутренним стремлением.., оставив маленькое тело в расслабленном оцепенении, в глубокой бессознательности временной смерти. Это было неразрешимой проблемой всех времен и народов. И вот впервые в процессе тотализации участвовала эта плоть со всеми ее ограничениями, эта грубая субстанция в кожаном мешке. Сие было самым восхитительным сюрпризом и... самым трудным препятствием, самой ужасной пыткой, началом раздирающей боли, началом изживания Врага, с которым он встретился теперь лицом к лицу в его логове впервые за всю историю своего миллионнолетнего развития; это было началом конца страдания, началом пре...