- За базар надо отвечать, - резонно заметил Борис Борисыч. - Фильтруй базар - за каждое лишнее слово... - Он тихо засвистел.

- Она Кольке капнула, что Иван Ильич живет со мной, ты понял?

- За это надо ответить...

- Чтоб поссорить отца с сыном. И сын отправил батьку на Север. И теперь батька на льдине. Иногда мне хочется Соньке так дать по башке, чтоб по самую... раскололась.

- Это понимаю, - кивнул Борис Борисыч. - Делают гадости на голубом глазу, а в случае чего, косят под психа.

- Закатывает истерику или показывает презрение.

- И все у них в ажуре, на кривых оглоблях к таким не подъедешь. Знаю таких. Воруют, гадят, а все чисто. И все знают, что негодяи, а они и сами не скрывают этого.

Борис Борисычу, казалось, доставляло удовольствие говорить с Серафимовной - неважно о чем.

- Она как в крепости. Ее тронуть - себе дороже будет.

- Может, ее... того? - Борис Борисыч засвистел. - Воздух свежее будет.

- Ладно шутить! - отмахнулась Серафимовна.

- А я тебе говорю: за базар надо отвечать... Однажды прочитал книжкукент дал - называется "Преступление и наказание". Чуть со смеху не умер обхохотался.

- Чего там смешного?

- Там один малый грохнул старуху. Старуха, замечу, омерзительнейшаякак твоя Сонька. И потом шестьсот страниц мучился, переживал. А чего страдать? Для меня удушить такую Соньку - что муху прихлопнуть. И в голове об ней ни малейшей мысли.

- Уж не хочешь ли ты взять Соньку на гоп-стоп?

- Дело пустячное. Дай адресок и фотку, чтоб путаницы не вышло.

- Ну ты даешь!

- Вообще-то я ее видел. Ее ни с кем не спутаешь. Разве что с Боннэр.

- Как ты это сделаешь?

- Не твое дело.

Серафимовна положила руку на плечо Борис Борисыча и горячо заговорила, ее при этом разбирал смех:

- Слушай, отец родной! Я грех на душу брать на хочу - хватает грехов. Но не хочу, чтобы она считала всех нас придурками, которые не способны ей ничем ответить. Из страха. Она ведь и в гробу сделает кому-нибудь гадость. Не сможешь ли ты испортить ей сантехнику? Ну, чтоб в дерьме захлебнулась? А то она всю жизнь сплошь в белом.

- Трубопроводы?

- Вот именно! Тогда она займется наконец делом - у нее не будет времени гадить другим. Понимаешь?

- Какой у нее этаж?

- Первый с решетками.

- Вечно ты мне усложняешь жизнь, - вздохнул Борис Борисыч. - Придется изучать сантехнику, собирать инструмент... Надо, наверное, сделать так, чтобы полетели трубы, замурованные в стены. Тогда придется и стены долбить.

- Так, так! - обрадовалась Серафимовна. - Тебя будут благодарить тысячи людей. Нет, миллионы!

- Надо разработать операцию. Я часто разрабатывал операции. Моя башка много стоит! И еще. Дай-ка адресок этого Сени.

- Хочешь поговорить с ним?

- Посоветую, что надо старших уважать.

Серафимовна написала адрес и телефон.

Борис Борисыч поглядел на бумажку, потом щелкнул зажигалкой.

- Ну ты даешь! Как шпион, - восхитилась Серафимовна.

- Без меня вам никакого житья не дадут. А может, Соньку твою того?спросил Борис Борисыч с надеждой в голосе. - Это проще. И хлопот меньше. Одна маленькая веревочка.

- Нет, нет! - горячо возразила Серафимовна. - Пусть поплавает в дерьме.

- Озорница ты моя! - пустил Борис Борисыч добрую отеческую улыбку в сторону Серафимовны.

Борис Борисыч был "прошляк" - давно ушел в тину. Некоторые считали, что он - "гнутый", то есть, вор сломленный. Но с начала так называемой перестройки, когда только ленивые не крали и не грабили, он вышел на свет Божий и стал потихоньку осматриваться. Пришел к выводу, что главное ворье в наше время - вчерашние учителя марксизма-ленинизма и секретари, начиная с первого. Но третьи - злее: им в свое время недодали. То есть большевички перестали косить под "ум, честь и совесть" и занялись тем, к чему имели призвание - к крутому криминалу, к которому стремились и ранее.

Борис Борисыч терпеть не мог беспредельщиков, чьи хари мелькали на экране телевизора, которым они безраздельно владели. А сколько их вне телевизора?

Эх, организовать бы бригаду! Впрочем, говорят, уже имеется бригада из афганцев и чеченцев, которые занялись беспредельщиками. В том числе и виновными в развязывании войн.

* * *

Показалась полоса, перехваченная снежными передувами и занятая полузанесенным самолетом с опущенной плоскостью и вывернутой ногой.

Авиатехники и слесаря торопливо возводили из привезенного бруса сруб под шаровой опорой крыла для домкрата.

Махоткин подумал: "Понятно. Домкратом будут приподнимать плоскость и подсовывать все новые и новые брусья. А на Западе давным-давно придуманы надувные подъемники, которые ничего не весят. Ладно. Ничего".

Он решил оставить свою иронию, за которую успел отсидеть четырнадцать лет. Хотя теперь полная свобода говорить все, что взбредет в голову. Но не дай Бог коснуться серьезного.

Иван Ильич попросил тракториста начать подготовку взлетной полосы.

- Не рановато? - возразил тот по привычке тянуть выполнение любого "ценного указания", так как у нас семь пятниц на неделе.

- В самый раз. Срыть и разгладить то, что намело. - Иван Ильич ткнул ногой снежный передув.

"Похоже, что сразу полетим", - подумал Махоткин.

Сам Иван Ильич нырнул в гондолу шасси, где уже пребывали техники и слесаря. Слышались грохот и слова, не предназначенные для женского уха. Впрочем, женщин здесь и не было.

- А ты чего стоишь? - спросил Иван Ильич второго пилота, который бдительно охранял сумку Махоткина. - Сумку брось в кабину, а сам отыщи штурмана. Пусть берет погоду по трассе и уточняет заправку.

- Слушаюсь.

- А ты чего? Принимайся разжигать печку, грей моторы, а один рукав в кабину.

- Не рано?

- В самый раз. Гляди, сколько снега набило под капоты.

Махоткин усмехнулся тому, что Иван Ильич никому не дает стоять без дела; даже "науке" - доктору и лауреату, оказавшемуся среди зрителей, выдал шланг и показал, как надо сбивать сосульки, наросшие на кромку крыла.

- А ты, - обратился он к Махоткину, - иди в кабину. Там будет тепло. И отдохни перед вылетом.

И Махоткин охотно отправился в кабину, обогреваемую дующим из "печки" горячим воздухом, и занял место командира.

Время от времени он протягивал руку, касаясь тумблеров, кремальер, кнопок и штурвала руления по земле. И в душе мечтал, чтобы командир по каким-то причинам задержался и он тогда смог бы произвести руление по полосе для проверки установки левой ноги.

Он привыкал к расположению приборов и оборудования, чтобы находить все необходимое не глядя. Потом вздремнул под удары молотков, грохот сапог по металлическому полу, тонкое завывание ветра в антеннах и отдаленный треск трактора.

Из кресла он перебрался на откидную полку в кабине сопровождения, где уже спал радист.

И провалился в сон. Сколько он спал? Час? Сутки?

Глава вторая

Даже политическое убийство малосимпатичной, но, как говорили, "умной" демократки, которая везла в чемодане полтора миллиона зеленых (откуда? куда? от кого? зачем?), не имело такого всенародного возмущения, как дело "нашего Сени" (так Арсения Басова именовали в "Комсомольце"). "Комсомолец" и другие газеты дали на первой полосе большой портрет задорно улыбающегося Сени.

"Это трусливое и подлое покушение на жизнь независимого журналиста, известного своим мужеством и принципиальностью", - писал коллега Сени. Однако он не удержался от свойственного комсомолу юмора и продолжал, что "подлый убийца хотел сделать из Сени дурачка", для чего "нанес удар по полушарию головного мозга, ведающему логическим мышлением". Но в этом покушении имелась и "другая сторона": киллер помочился на "нашего Сеню" (или принес банку с собой) - в этом невозможно не видеть "даже невооруженным глазом" политического мотива. Далее голос журналиста обретал, как теперь говорят, железо: "Не выйдет, господа!" И еще. Автор намекал, что знает, откуда тянутся руки и струи этого "трусливого покушения". Но заправилы этого дела пусть не надеются, что нас можно запугать. "Им" (гремел журналист) "все еще неймется, они никак не могут успокоиться", но они "ответят перед судом истории". "И пусть заказчики этого сорвавшегося убийства знают, что их организация, несмотря на разветвленность ("особенно вне Москвы", показывал осведомленность журналист), будет разоблачена и обезглавлена, а непосредственные исполнители понесут заслуженное наказание.