"Тоже, впрочем, герой, черт бы его побрал! - подумал механик. - А я- не герой: у меня семья и маленькие дети. Кто их будет поднимать? Герои? Государство? Глава Голден Эрроу, хрен поймешь, как разбогатевший? Да к нему дальше охраны не пройдешь".

Тележка показалась из грузового люка, ее облепили со всех сторон, не давая скатиться под собственным весом. Чего-чего, а народ здесь, независимо от профессии и должности, прошел школу такелажников, и за качество их работ и за сохранность груза волноваться не следовало. Иван Ильич и не волновался.

- Не отвалится ли нога? - спросил механик, что называется, на голубом глазу и ткнул пальцем в фотографию, стараясь ввести вирус неуверенности в душу железобетонного старика, на которого хитрозадые командир и инженер отряда свалили ответственность за технику и жизни людей. А ведь он всего-навсего частное лицо, которому, возможно, не успели оформить замещение.

"И в случае чего, не оформят: умоют руки и будут молотить под дурачков, которые ничего не знали", - подумал механик.

- Если замок выпущенного положения закроется, то... - рассуждал вслух Иван Ильич.

- Хрен с ним, с замком, - разозлился механик. - Я спрашиваю: вы уверены, что нога не отвалится?

- Надо глядеть на месте, - ответил Иван Ильич, отдавая карточки механику.

- Отдохнете с дороги? Вы ведь не спите третьи сутки - я подсчитал. Слышите, звонят к обеду?

Он надеялся мягко и ненавязчиво протянуть резину и дождаться подвижки льдов - тогда риск перегона отпадет сам собой. Но его мелких уловок не заметил ни КВС, ни тем более простодушный старик.

- Отдых отставить, - сказал он, направляясь к тележке, уже стоящей на льду. - Покатим ее.

- Семь километров, - напомнил механик.

Иван Ильич только отмахнулся и пошел к самолету. Выкинул на снег предусмотрительно заготовленные лямки.

- Как бурлаки на Волге, - пояснил он безо всяких потуг на юмор.

- Через торосы? - спросил механик, радуясь, что тракторы вышли из строя.

Но тут показался трактор с платформой, на которой обыкновенно возили лед для камбуза и бани.

- А на платформу - брус, - распорядился Иван Ильич с таким безмятежным видом, словно не сомневался в появлении трактора, и приветливо помахал трактористу, которого знал еще по Антарктиде.

- Вы и без меня бы один укатили тележку! - крикнул тракторист.

- Укатил бы, - согласился Иван Ильич.

Все захохотали.

* * *

Махоткин в свое время был не менее знаменит, чем Водопьянов (с которым вместе на двух самолетах Р-5 с открытыми кабинами прокладывал трассы на Землю Франца-Иосифа - ЗФИ), Чкалов, Мазурук, Козлов; и если на географической карте мелькали имена людей, до открытия одноименных географических пунктов отношения не имеющих (Земля Франца-Иосифа, Молотов, Калинин, Загорск, Чкалов), то остров Махоткина был открыт им самим. И вряд ли подлежал, в отличие от города Чкалова, переименованию. Имя Махоткина (по недосмотру) оставалось на карте даже во время его пребывания в Норильских лагерях, куда он попал за ироническое отношение к полководческим талантам товарища Сталина. (Единственный, наверное, случай в истории нашей географии: опальные деятели тотчас же теряли право украшать собой карты. Например, Троцк.)

Он летал в те времена, когда летчики бывали, как поэты, и талантливыми и бездарными, великими и никакими. И гибли, как настоящие поэты, в молодости.

Он летал на всем, что вообще могло летать, а в Норильске время от времени подлетывал на По-2. Умный Авраамий Завенягин, начальник Норильскстроя, высокий чин НКВД, друг "легендарного ледового комиссара" Шмидта, давал возможность специалистам-зэкам работать по специальности (Урванцеву, например), так как сам был в некотором роде пострадавшим (до Норильска он служил замом наркома тяжелой промышленности, что вынуждало красоваться в нелюбимой народом униформе НКВД. В самом деле, грех было вкладывать кайло в руки виртуоза пилотажа.

После реабилитации Махоткин не мог пересесть на реактивную технику, так как был и для поршневой списан вчистую по здоровью.

Однажды он, сидя с "Мотей" (Матвеем Ильичом Козловым) на обочине аэродрома, глядел на взлетающие и садящиеся самолеты; к ним подошел техник-затейник и спросил:

- А вы могли бы взлететь на таких лайнерах?

- Я не умею двигатели запускать, - отозвался Матвей Ильич.

- На то есть бортмеханик или инженер, - уточнил техник.

- Сумел бы.

И поглядел своими добрыми голубыми глазами на Махоткина.

- Как-нибудь попробую, - отшутился тот.

Переход с поршневой техники на реактивную для многих авиаторов сопровождался душевными травмами. Наверное, что-то похожее происходило при переходе с немого кино на звуковое: иные звезды немого не стали таковыми звукового. Некоторые (если не большинство) механики из стариков не "чувствовали" новой техники, хотя "все" знали и успешно сдавали экзамены в УТО (учебно-тренировочном отряде). Этот переход можно сравнить и с переходом в другую стихию, где в любом случае память о старых ощущениях будет создавать чувство неуверенности, а порой и страха. Изменение скоростей было переходом в иное небо.

Пилотам переход на новую технику давался легче, но также требовал болезненной перестройки психики на другие скорости. И разумеется, учеба, учеба. Многие полярные асы так и не пересели в кресла самолетов с турбовинтовыми двигателями, будто бы по здоровью. А иные ворчали: "Авиация не та!" - и тосковали по авиации эпохи рыцарства, когда на самолетах не было отхожего места.

Те же, кто сумел более или менее перестроить свой внутренний состав на новые ощущения, шутили:

- Летчику надо знать всего пять движений: штурвал на себя, от себя, вправо, влево и - в кассу.

Махоткин и теперь при первой возможности занимал правое кресло и говорил:

- Не будете возражать, если поработаю вторым автопилотом?

- А что, получается нормально! - снисходительно хвалили старика молодые пилоты. - Берем в экипаж.

Когда самолет, доставивший грузы для ремонта "шестьдесят шестой", ушел, молодой второй пилот подхватил сумку и портфель Махоткина.

- Я понесу, - сказал он смущенно и, наверное, покраснел, если б его лицо не было пунцово-красным "от климата".

- Сам хожу пока без костылей, - отозвался Махоткин.

- Потом буду хвастаться, что поднес сумку Махоткина... Знаете, я однажды поднес чемодан Урванцева в Дудинке.

Старик улыбнулся.

- Ну, если для коллекции... И еще вот что. Расскажи, друг мой, как вы зацепились. Ты второй пилот, ты глядел на приборы - понимаю, - но ведь и ты что-то знаешь такое, чего я не знаю.

- Я держал руки и ноги нейтрально и не вмешивался в действия командира. Потом удар, и машину резко бросило вправо. Даже испугаться не успел. Неприятный момент, когда ероплан крутит на одном месте и тянет вперед. Подробности - в объяснительной записке.

- В записки даже глядеть не буду, - пробубнил Махоткин. - Сейчас начнется подвижка льдов. Надо будет удирать.

- Шутите. Глядите, какая погода!

Глава первая

- Не пойму, чего людям неймется, - говорила, захлебываясь от возмущения, Серафимовна. - А наколку ему, этому гаду, дала Сонька, чтоб она провалилась!

Борис Борисыч читал статью Сени Басова и сердито крякал. Серафимовна продолжала:

- Знаешь, ее путают с Леной Боннэр... Ее муж придумал водородную бомбу. Очень, говорят, влиятельная старуха: перед ней сам Чубайс хвостом бьет. А люди на улице ее кроют на чем свет стоит за развал Советского Союза.

- Сонька развалила, что ли?

- Нет, изобретатель! Он писал воззвания. Но писал-то не он, а Лена Боннэр - он ведь, как все изобретатели, был с огромным приветом.

- Погоди, ты мне голову окончательно запутала. При чем тут Боннэр?

- Если она капнет американцам, те враз скинут кого угодно: хоть премьера, хоть президента.

- А Сонька?

- Сонька тоже влиятельная. Неприятная бабка: приходит в чужой дом, как в свой: ест, пьет в три горла, воняет папиросами, а потом в этом же доме гадит. Распускает слухи, головы морочит, сталкивает лбами, и, что характерно, безнаказано. Всегда во все вносит путаницу. Что ни сделает, все сходит с рук. А попробуй тронь - такой визг поднимется! Если б ты знал, какой она базар может поднять. Будет вопить, что свободу зажимают. А какая свобода?