Например, он мог под-танцевать, от-танцевать, с-танцевать так, что в этом можно было прочитать “да” или “нет”, а при желании и то и другое. Он мог танцем увести мысли собеседника в сторону, так, чтобы тот забыл свое недовольство или расхождение во мнениях, а мог станцевать и так, что у собеседника пропадало желание говорить о предполагаемой дискриминации национальных меньшинств в Эстонии. Говорили, что шеф может выразить танцем даже категорический императив Канта и формулу Е=mc2.
То, что такой чистопородный и рафинированный феномен встретился здесь, в забытом богом и цивилизацией месте, на угро-финской обочине, приводило европейцев в умиление. Вдобавок к хорошей международной репутации это приносило Эстонии конкретную пользу. Шеф уже натанцевал для береговой охраны три глубоководные бомбы, чтобы взорвать русские подводные лодки, если те подкрадутся к эстонским берегам с разведывательной целью, и четыре водолазных костюма, в которых пограничники могли бы опуститься на морское дно, чтобы поднять наверх обломки разбитой русской подводной лодки и выставить их на обозрение в Музее воинской славы.
Благодаря танцу он вернул Эстонию в солидные международные организации, такие, как Круглый Стол Солистов, Анатолийский Диван и Братство Белого Ключа. Это, как мы знаем, институции, которые предъявляют к своим членам весьма высокие требования, особенно по части прав человека.
Среди знатоков такие постановки ценились особенно высоко. К сожалению, редко случалось, чтобы сам шеф как-то их отмечал. Например, он не придерживался системы Фейе, считая ее слишком неточной. Он довольно тщательно изучал лабанотацию (систему Лабана), при помощи которой, как известно, можно было фиксировать абсолютно любую движущуюся картинку, в том числе бокс и уборку опавшей листвы, но она показалась ему тяжеловесной и требующей много времени, которого у шефа было еще меньше, чем раньше. О чем стоило сожалеть, ибо Рудольфо действительно вышел теперь на международную арену, что вдохновляло его на чрезвычайно интересные движения.
Из соображений абсолютной честности Фабиан должен был отметить, что шеф начинал танцевать даже тогда, когда не знал, как ответить на тот или иной вопрос, хотел выпутаться из сложного положения или ему просто нечего было сказать.
Коэрапуу
Роман Коэрапуу, крупный и сильный мужчина, который некогда играл в волейбол в юношеской сборной, был бледен, как обычно в последнее время. От недосыпания глаза у него, казалось, по-вечернему подведены тенями и взгляд за очками был озабоченный. Он носил приличный темно-синий костюм, голубую рубашку и серый галстук в красную полоску. От его знакомых Фабиан слышал, что в свободное от работы время он якобы сангвиник.
Фабиану показалось, что Коэрапуу чем-то раздражен. Но как воспитанный человек он не кричал на окружающих, а бормотал что-то себе под нос, просматривая рассеянно факс, протянутый ему Муськой. Видимо, он не содержал ничего важного, потому что Коэрапуу безвольно опустил руку с факсом и вздохнул:
“Откуда, черт возьми, я достану ему эти деньги?!”
Разумеется, он спросил это не у Муськи, вздохнул риторически и выглянул в окно, где до самого горизонта тянулась очередь, эти люди хотели получить назад свое имущество и землю, которое отняла у них советская власть.
И снова деньги! Фабиан догадывался, в чем дело. Рудольфо собирался ехать завтра утром в Сантьяго де Компостелу. В этом году там ожидалось много паломников и среди них, по мнению шефа, должны оказаться те, от кого могла быть большая польза для признания независимости Эстонии.
Ибо на уровне мировой политики еще не все решено, как было известно Фабиану. Тот факт, что Эстония объявила свою независимость, еще ничего не означал. Ее признали пока страны, у которых практически отсутствовали какие бы то ни было отношения с Советским Союзом и которым в силу этого нечего было терять. Большие западные страны до сих пор постыдно занимали выжидательную позицию.
Шефа Рудольфо это обстоятельство ничуть не смущало, он даже потирал руки. Он произнес многозначительно: “Наша игра сейчас безошибочна и даже красива. Они сами эти правила выдумали, — тут Рудольфо иронически кашлянул, — своими жалкими умишками и ничего не смогут поделать, если мы с особой старательностью сделаем вид, что искренно им верим. В конце концов это им надоест и они дадут нам все, что нужно. В отдаленной перспективе они сами упадут в яму, которую вырыли, чтобы откреститься от нас. Терпение, немного терпения”.
Фабиан редко слышал от шефа высказывания столь ясные и недвусмысленные. В конце своей речи шеф совершил tour en l.air. с позиции Бpaulement croisБ.
Шеф действовал! В его голове, вечно окутанной облачком сигары “Мария Манчини”, зрели планы встреч, которые нужно предпринять в ближайшем будущем, проекты серий статей, которые в переводе на основные иностранные языки должны быть распространены в Европе и Америке, замыслы всевозможных акций, от кампаний сбора подписей до бала журналистов и мирных демонстраций. И так далее и так далее.
Мысли Рудольфо прыгали проворно, как блохи. Эти мысли представлялись Фабиану ужасно правильными и удачными. Несомненно, так считали и многие другие. Хотя порой ему казалось, что эти мысли ощутимо опережали те ограниченные материальные возможности, в рамках которых они должны были действовать.
Шеф забывал о пошлой действительности. Например, он сообщил о своем плане поехать в Сантьяго только час назад, когда до закрытия официальных учреждений и банков оставалось лишь четверть часа.
Раздобыть для него деньги к завтрашнему утру было почти что невозможно. Речь шла, естественно, о твердой валюте, о долларах. Их добывание было долгой и тягомотной процедурой. В нынешней ситуации, когда денежные ресурсы правительства в целом и запасы валюты были крайне ограничены, нужно было любую зарубежную командировку согласовывать с центральной канцелярией, которой руководил Пакс. Он или его заместитель давал приказ бухгалтерии выделить командировочные деньги в Государственном банке. Там нужно было сначала получить требуемую сумму в рублях, затем взять из центральной канцелярии новое письмо с печатью и отправиться с ним в Иностранный банк, который занимался этим далее. Меньше чем за два с половиной дня официально получить твердую валюту было невозможно.
Премьер-министр требовал, чтобы министерства каждую пятницу подавали в канцелярию петицию, кто из работников собирается на следующей неделе в зарубежную командировку.
У каждого, кто этого хотел, должна была быть конкретная программа. Иначе не стоило и надеяться, что петиция будет подписана. Рудольфо по поводу установления такого порядка иронично замечал:
“Такая система подходит для министерства по разведению овец, но не для нас. Они не понимают, что заграница для работников нашей канцелярии нормальная форма работы, это не туризм и не бизнес-тур. Наше поле деятельности и есть заграница”.
Но порядок есть порядок, и даже шеф обязан с ним считаться. Ведь он должен был знать, как добываются деньги. Не первый раз едет за границу. Кроме того, его секретарша Мийли все время напоминала ему, как делаются дела (правда, она это делала без особого нажима, потому что была в шефа влюблена и боялась его).
Почему же Рудольфо делал вид, что не знает этого? Почему делал круглые глаза, когда ему говорили, что он должен был раньше сообщить о желании поехать? Почему вместо ответа начинал беззаботно танцевать “Tiger Rag” вперемежку с “Oige ja vasemba”?
Вошел второй адъютант Рудольфо Рейн Марвет О.Брайан. Розовощекий, как девушка, со смородиновыми глазами, застенчивый и симпатичный. Он был родом из Уэльса и эстонец по материнской линии, а поскольку он учился в Эбериствудском колледже, а не в Тартуском университете, то уэльский язык он знал лучше, чем эстонский.
Рейн Марвет О.Брайан сообщил: шеф послал узнать, поступили ли деньги.
“Почему он сам у меня не спросит?” — фыркнул Коэрапуу.
“У него посетители — эксперты из Международной экстерритории”, — извинился Рейн Марвет с оксфордским акцентом.
