Лекция 15.
Развитие темы нигилизма от Тургенева к Гончарову.
Роман “Отцы и дети” Тургенев писал очень быстро (на одном дыхании) и закончил работу в один год и том же 1861 году роман вышел. В романе Тургенев впервые ввел сам этот термин “нигилизм”.
С другой стороны в 1849 году Гончаров начал роман “Обрыв” и в нём не только вывел, так сказать, пра-нигилиста, но и наметил как бы будущность всего направления, во всяком случае, – как он видел его перед собой. Но Гончаров закончил свой роман только в 1868 голу, уже после Тургенева.
Уже фактически нигилизм, как теория был осмыслен позднее – в середине 70-х годов XIX-го века[56]. К середине 70-х нигилизм был уже весьма распространён, вышли вещи Лескова, такие как “Некуда” и «На ножах» и даже были написаны “Бесы” Достоевского, а всё ещё это явление оставалось неопределённым. И, пожалуй, теоретическое определение этого явления принадлежит Страхову.
Страхов пишет, во-первых, что, конечно же, нигилизм весь возник из западничества и что особенно умственные движения запада дали толчок для развития нигилизма. Нигилизм русский возник из Герцена и Белинского, но отчасти и от Чаадаева, то есть с середины 30-х годов. Любой нигилист обязательно имеет на западе непререкаемые авторитеты.
У Базарова непререкаемый авторитет — Бюхнер, Фогт, естественные науки («куда нам до Либиха») и так далее. То есть это нигилизм сугубо материалистический, точнее вульгарно-материалистический. Бывает нигилизм и идеалистический (у Чаадаева). У Гончарова в «Обрыве» Марк Волохов будет обязательно ссылаться на Прудона и особенно на его лозунг, что «собственность – это кража» (значит, это — долой).
Во-вторых, Страхов точно указывает второе свойство нигилизма: нигилизм – это крайность. Какое бы направление он себе ни избрал, но он обязательно дойдёт (по словам Достоевского) до Геркулесовых столпов (как Раскольников – «сразу же до Геркулесовых столпов дошёл»).
В чём заключается ученичество нигилизма западу? И здесь тоже словами и терминами впервые объяснил Страхов, чту мы берем с запада для развития своего нигилизма, так сказать, для отлива нашей жизни в такие формы. Страхов пишет, что запад нас учил, что нет вечного, что всё изменчиво, что все формы скоропреходящи и даже летучи. И мы, сказано, «столь жаждавшие изменений у себя дома», жадно примкнули к этому учению, мы поверили всей душой теории прогресса[57], которая утверждала, что рано или поздно не останется в старой Европе камня на камне (и поскорей – весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем …). Мы не захотели исповедовать то, чему скоро должно было отжить и разрушиться, а прямо примкнули к новому, к будущему, к надеждам и порыванием вперёд. Эту тенденцию Гончаров отследил великолепно. Что характерно для нигилизма по Гончарову – это неясность и неопределенность положительного идеала; неимение цели и неумение искать эту цель. Главное в нигилизме – порыв, как пишет Страхов – “порывание вперёд”. А где перёд?! – не важно. Это стремление к новому Марк Волохов называет “тянутся на свет, хоть сослепу, да усердно”; на свет – это «к новой жизни, к новой науке».
В чём заключается «новая жизнь», какие ее характерные черты, что это за «новая наука» – нигилизм эти вопросы никогда не рассматривает и, в сущности, он – не только слеп, но и превозносит свою слепоту.
В романе “Что делать?” описано новое общество, но роман “Что делать?” – это уже новый утопизм. Слабость Чернышевского именно в том, что его легко спародировать. «Колонны из алюминия» были спародированы уже Достоевским.
В-третьих. Третье свойство нигилизма тоже отмечено Страховым, а именно, «печальный, все отрицающий взгляд на человеческие отношения был нам больше по вкусу, чем какие-нибудь восторги перед явлениями, нам чуждыми и не могущими вполне удовлетворить нашим требованиям. Все отрицающий взгляд на вещи нигилизма не противоречит тому, что на западе есть какие-то божки».
Страхов называет Герцена “первым отчаявшимся западником”. Герцен, довольно долго поживший на западе, испытал глубокое разочарование: и в парламентских формах; и в революции 1848 года; и в «толпе» Франции. Только к Италии Герцен сохранил некоторые теплые чувства, но жил всё-таки в Англии, так как там порядок.
В четвертых. Четвертый характеристический признак нигилизма. Душа требует чего-то положительного, прочного, устойчивого, то есть того, на что можно было бы опереться. Страхов пишет: “Собственно мы требовали от Европы полного нравственного руководства, полного все разрешающего взгляда, совершенно твердого, руководящего начала, а ничего подобно Европа нам дать не могла. Мы оказались в положении учеников, которые сперва твердо веровали в своих учителей, но мало помалу разочаровались в них и убедились, что ждать нам от них нечего”. Положение безотрадное.
Кое-какие параллели можно провести и с XX‑м веком, так как в 1975 году люди, которые массово подавали в ОВИР заявления на выезд и получали отказы, жили тёплой верой, что в Америке текут молочные реки, но многие из них, уехавшие на запад, разочаровались. Разочарование западом. Но это разочарование нигилиста не приводит к возвращению домой, то есть к своим началам. Из нигилиста почти никогда не получается славянофила.
Лев Тихомиров – это исключение из правил, так как он, даже будучи нигилистом, всегда старался быть положительным теоретиком. Это свойство Гончаров подмечает великолепно, что никакой Америки у нигилиста нет (в том смысле, что, как Колумб, должен что-то открыть), а есть гробы, полные костей, на которые нигилист только указывает[58].
На этих четырёх характеристических чертах (западничество[59], порыв к новому, всеотрицающий взгляд на всё, разочарование западом) и происходит становление нигилизма как общественного учения, владевшего Россией всю вторую половину XIX‑го века.
Есть ещё и пятое отличительное свойство – нигилизм не стоит без энергии. Эта энергия отрицания, сила отрицания (некая мощь как бы). Страхов этот момент называет “здоровой стороной нигилизма” и говорит, что эта здоровая сторона нигилизма никогда не должна быть упускаема.
Страхов пишет так: “Скептицизм, недоверие, отсутствие наивности, насмешливость, бездеятельная, но умная леность – все эти черты русского характера находят здесь (то есть в нигилизме) исход. Трудно нам проникнуться к чему-либо пламенным восторгом и ядовитая струйка северного холода готова примешаться к каждому нашему учению”.
Для Базарова это характерно в высшей степени. Базаров никогда не проповедует, но везде вставляет колкое словечко.
Эту же черту гораздо раньше подметил и Гончаров, то есть – те, которые проповедующие (у Гончарова «неизлечимый романтик» — Райский) всегда встречают колкое холодное и крайне едкое словцо (как бы ушат холодной воды). Этот ушат холодной воды как раз и обливает всякие восторги проповедника, зовущего в даль.
Поэтому даже скептицизм самого нигилизма и его бесцельность как бы работают на него, потому что цель, к которой зовут окружающие, не выдерживает критики. А старая жизнь, за которую цепляются, тоже как бы не выдерживает критики и, значит, заслуживает отрицания. Поэтому получается некоторый круг: в старом оставаться нельзя (оно не выдерживает критики), а те цели (в перспективе), к которым зовут другие – тоже не выдерживают критики.
Гончаров предсказывает этот круг очень рано - в 1849 году. Герцен уехал за границу только два года назад, Белинский умер, но Грановский, Огарёв и прочие соратники — еще остались. Гончаров тем отличается от Тургенева (глубоко), что он человек глубоко христианского менталитета, абсолютно традиционной православной веры и даже не дворянин (из купеческого сословия). Именно поэтому у Гончарова, в отличие даже от Лескова и даже от Федора Михайловича Достоевского, есть изумительная христианская черта – видеть каждого изнутри, то есть не только образ Божий (запыленный, как потерянная драхма). Гончаров, более того, открывает то, что не снилось даже Достоевскому. Гончаров показывает, что отрицание внешнее идёт от безнадёжности внутренней. (Это не базаровское – «мне приятно отрицать»). Гончаров понимает главное, что нигилизм соблазняет лишнего человека, так как когда он перестает быть “дон кихотом” и перестает мнить себя благодетелем человечества, а если он перестанет мнить себя благодетелем человечества, то тогда сорвется — и только в нигилизм.
