Лиза — человек более волевой и она — не «Душечка», поэтому она сама сразу занимает активную позицию и заставляет Лаврецкого примириться с женой, то есть попросту натягивает на него шутовской кафтан рогоносца. Другое дело, что, в конце концов, они друг с другом помирились на разводе (de fakto). Но это тоже придумала сама Варвара Павловна, которая прямо сказала — «я понимаю Ваше положение». И по выражению ее «умных глаз» он увидел, что она понимает его положение вполне. «Но, — продолжает она, — Вы должны отдать мне ту справедливость, что со мной легко живется: я не забуду Ваших благодеяний… и сумею уважать Вашу независимость и Ваш покой». Это и есть развод de fakto, и она уезжает в Париж навсегда, а он дает ей вексель, чтобы откупиться от ее вторичного приезда.
Что такое уход в монастырь Лизы Калитиной с православной точки зрения? С православной точки зрения — это вообще преступление. Как расценивает Марфа Тимофеевна решение Лизы? — Сначала, что это просто бред; потом, если она не больна и не бредит, начинает пугать Лизу. Но чем она ее пугает — «Лизочка, ты же не знаешь жизнь монастыря». И начинается: «Маслищем конопляным кормить станут; бельище наденут толстое-претолстое», и так далее.
Для ухода в монастырь требуется Божье призвание на подвиг. По классификации Пафнутия Великого, что можно выделить три побудительных причины для принятия на себя этого особого подвига.
Первая причина (самая серьёзная) — это призвание Божие на подвиг. Такое призвание в тургеневское время имела Елена Васильевна Мантурова — раскрытая пасть дракона и призвание Матери Божией во свидетельницы и тут же данный обет.
Вторая побудительная причина — это решение, принятое благодаря доброму примеру и желание подражать такому примеру. Например, в Дивееве можно выделить Елизавету Алексеевну Ушакову, будущую игуменью Марию[53] — она пришла к своему решению постепенно под влиянием чтения книг Тихона Задонского.
Третья причина — это решение, принятое под влиянием внешних обстоятельств[54], в том числе и насильственный постриг, то есть в попрание всех церковных законов и в попрание самого монашеского замысла, который был дан ангелом Пахомию Великому.
Во всяком случае, никакого ни призвания, ни примера, а только третья причина могла руководствовать Лизой Калитиной, а именно, уйти из привычных условий, которые ей опротивели, но уйти так далеко, чтобы никто тебя не нашел (родным она не пишет никогда). Ключ, вообще говоря, ко всей фигуре Лизы Калитиной в последнем сюжете эпилога, когда Лаврецкий посещает этот монастырь, подстерегает ее в храме, где она пробирается с клироса на клирос «торопливо-смиренной походкой монахини». И при встрече с Лаврецким она только ниже наклонила исхудалое лицо и только ее руки сильнее сжали чётки.
Эта сцена показывает то, что, хотя прошло уже девять лет, она все эти девять лет думает о Лаврецком и внутренне оплакивает эту свою неудавшеюся жизнь. (Мария Египетская не грехи оплакивает, а борется с греховными последствиями, но решимость у нее безусловная — ее сразу же, когда подавали монетку, назвали амма, то есть матушка, — так называют только стариц).
У Лизы — одна из самых распространенных ошибок, а именно, обыкновенная психическая ошибка. И, в сущности, — это монастырь без Бога, без Христа: не Небесный Жених и никакой ее не призывает — ей главное — уйти; и уйти туда, куда ей подсказывает социальный расклад. Именно с этими социальными раскладами идет борьба Серафима Саровского. Ведь такой же причиной, как неудачный роман, может быть и отсутствие всякого романа, то есть засидевшаяся девушка не выходила замуж; не удавалось выйти замуж — шли в монастырь. Такая, уже за сорок, девушка из дворян приходит к Серафиму получить благословение на уход в монастырь. А тот ей отвечает, что жизнь в монастырях трудная, не для всех она выносима и тебе это совсем не надо, а ты выйдешь замуж[55], но только помни, что в супружестве нужно соблюдать взаимную верность, мир и любовь.
В Синодальный период Церковь находится, в сущности, в положении унизительном и униженном; и вдобавок с комплексом пауперизма, который поражает и белое духовенство и монастыри (особенно женские). Поэтому для игуменьи главное то, что Лиза Калитина принесет большой вклад, поэтому ей уже не до духовных причин. (Сейчас гораздо лучше).
Тургенев (человек малой церковности) в этом романе свидетельствует гораздо больше, чем он может осмыслить. Он говорит о том, что религиозная церковная судьба русской женщины оказывается настолько неустроенной и какой нужен подвиг, чтобы восстановить в своей жизни Христову истину.
И такой пример Тургеневу удалось создать, а именно, святая и праведная Лукерья («Живые мощи»). Лукерья была счастливой невестой; высоченная, полная, певунья, плясунья. Как совершается ее призвание? Она как-то упала и что-то в ней повредилось, доктора ей не помогли и она стала лежачей больной. Лукерья лежит в сарайчике, вся иссохла — ее прозвали «живые мощи».
Дальше у нее начинается, фактически, боговдохновенный и Богом посланный ей затвор. Поразительно, как дальше совершается ее жизнь. Прежде всего, она не только не ропщет, а она сразу же думает о том, кому хуже: у другого пристанища нет; иной слепой или глухой, а я, ведь, всё вижу, всё слышу. Она вся растворяется в этом внутреннем чутком внимании к Божьему миру и к Божьему делу. «Прочту, — говорит, — молитвы, а я их мало знаю: Отче Наш, Богородицу, да акафист, а потом лежу себе, лежу полеживаю и не думаю, чую, что жива, слышу — и вся я тут». На это митрополит Иоанн (Шаховской) замечает: «Вот оно — обнаженное восприятие жизни как бытия».
Лукерья достигает бесстрастия, но как — вот эта высшая простота духа без малейшего поползновения своей самости. С другой стороны, удивительная способность отстаивать Христову правду и в своей жизни и в жизни других. Приходит священник причащать ее и говорит — да зачем тебя исповедовать, ты в твоем положении и согрешить-то не можешь. А она ему отвечает: «а мысленный грех, батюшка?» Ее молитвы, видимо, достигают того, что когда к ней в тонком сне являются ее родители, то они свидетельствуют, что «ты свои грехи уже победила, а теперь побеждаешь наши. Нам теперь много способнее стало» (в загробном-то бытии).
Явление смерти дано было Лукерье в виде странницы. «Лицо особенное, постное лицо, строгое. И будто от нее все сторонятся, а она, вдруг, верть и прямо ко мне. Остановилась и смотрит. Я спрашиваю ее — кто ты? А она говорит — я смерть твоя. Мне что бы испугаться, а я, напротив, рада, радёхонька, крещусь. Говорит мне та женщина, смерть моя, — жаль мне тебя, Лукерья, но взять тебя с собою не могу, прощай. Господи, как мне тут грустно стало; и смерть моя вернулась ко мне и стала мне выговаривать — понимаю я, что назначает она мне мой смертный час, да не понятно так, не явственно, после, мол, петровок». Кончина Лукерьи действительно наступила после Петрова поста.
Уже в местном предании, которое дошло до Тургенева-рассказчика, сказано, что в самый час смерти в полном сознании Лукерья свидетельствовала, что был колокольный звон, хотя день был будний, а до ближайшей церкви пять вёрст. И сказано, что она же и свидетельствовала, что звон шел не со стороны церкви, а сверху — именно оттуда вышние силы приветствовали Свою рабу.
Этот рассказ митрополит Иоанн (Шаховской) как бы заново открывает для себя в 50-е годы XX‑го века и заканчивает так: «Только религиозной или подлинно художественной интуицией человек способен увидеть эту истину высшей человечности, как увидел ее Тургенев в лице многотерпеливой русской женщины. Ее духом, побеждающим все испытания, спасается Русь». (Подразумевается, конечно, советская действительность 50-х годов.)
