1923–1924 Пеленки облаков смахнула туча... Пеленки облаков смахнула туча. Фонарь — пустой подсвечник под листвою. Ночь выпросталась из-под балдахина, Как бабка, шепчется сама с собою. Ополоснулся полуобморочный месяц И виснет у земли бездомной в изголовье. До задней улочки едва доплелся нищий, Припал к забору, сон заблудший ловит. Дедушка мой старый В синагоге виленской раз, пропев псалом, Дедушка мой старый тронулся умом… Взгляд мой улицей напился допьяна. Позови домой, где ждет дремота. В сердце у меня есть тихая струна — Плачет на закате и бормочет что-то. Льется свет холодный надо мной. Слышу звезд дыхание живое. Так о дедушке безумном спой И о внуке, что безумен вдвое. Мой город в длинных белых простынях… Мой город в длинных белых простынях Бормочет медленные бледные молитвы. Мерцают жестяные скаты крыш, Текут, прозрачным молоком облиты. Из гипса хрупкую луну леплю И погружаю в голубое блюдо. На землю масляный сочится свет Из труб кирпичных иль невесть откуда… И, запеленатый белым-бело, Задумчиво хранит молчанье город, Боясь, как я, нарушить тишину. Чудесный миг, благословенным будь… Чудесный миг, благословенным будь! Ты путь передо мной открыл высокий. Кровь понеслась в стремительном потоке, И юной верой задышала грудь. Мгновение, благословенным будь, Когда великодушны и жестоки, Друзья в мои неопытные строки, Как в окна, попытались заглянуть. Затихнул я в то самое мгновенье, Когда ко мне явилось просветленье И я, сосредоточась, зубы сжал. Когда, вобрав всю радость, все печали, Стихи во мне впервые зазвучали, Мотив рожденной песни задрожал. |
