Ликующим, загоревшимся взором обвела она все эти, ставшие ей родными в эту сладкую минуту общей тревоги и общей радости лица и закричала громко, замахав им издали с крыльца рукой:

— Легче Анютке!.. Легче! Поправляться стала! Выздоровеет теперь скоро Анютка наша.

И заплакала вдруг недавняя гордая, великолепная Вавочка, заплакала неожиданно для самой себя от разом нахлынувшего в сердце чувства сладкого сознания содеянного добра и пользы.

Отец Паисий с матушкой сидели под навесом своего крошечного домика и радушно угощали чаем прибежавшую к ним дорогую гостью.

Эта гостья, в простеньком светлом платьице, со скромно и гладко причесанной пепельной косой, с задумчивым, немного грустным личиком, с удовольствием прихлебывала чай, заедая его земляничным вареньем, собственной матушкиной варки нынешнего лета, и внимательно слушала, что говорил ей седой и ласковый отец Паисий.

— Вот и Петровок дождались… И сенокоса. Ин теплынь-то какая!.. Даст Господь, до дождей сенце уберут… Завтрашний день-то праздник великий… работать грех… ан в поле все же пойдем… На сенце душистом полежать… Чайку попить на лоне матушки природы. Славно! Мать, самовар с собой прихватить, разве? а? Правильно говорю я, мать? — шутливо обернулся о. Паисий к своей далеко не старой, но полной и рыхлой от деревенской жизни супруге.

— Ты уж у меня, известное дело, затейник… — добродушно усмехнулась она.

— А завтра по покойному папаше Варвары Павловны панихидку отслужим. Ведь память, чай, покойнику завтра, барышня? В Петра и Павла именинник был? — обернулся, чуть прищурившись от солнца, к не ожидавшей этого вопроса Вавочке, священник.

— В Петра и Павла, батюшка, — тихо проронила та, пораженная этой чуткостью чужого ей и совсем далекого человека.

— То-то мне Вавилыч говорил! Не ошибся, значит, старик! — довольным теплым голосом снова произнес священник и заботливо придвинул к Вавочке корзинку с домашним печеньем.

Глубоко задумалась Вавочка.

Жаркий летний день, канун великого деревенского праздника, приветствовал сегодня своей теплой лаской природу. Нарядно и пышно убралась по-летнему степь. Молодая рожь и пшеница наливались в ярких солнечных лучах. Спела белокудрая гречиха… Пышно пестрели зеленые поля… Зеленел овес и трава, разукрашенная на диво кашкой, кукушкиными слезками, полевой гвоздикой и дикой ромашкой, прелестной, как мечта. Там дальше, на горизонте, темнела гряда холмов, и небо, сливаясь с землею, синело, как море далеких и тихих воздушных стран. Ласково смеялось солнце и точно заглядывало в душу Вавочки, стараясь пригреть, приласкать ее.

Сладко и грустно было на сердце девушки. Чуткая предупредительность доброго о. Паисия, заботливое внимание Вавилыча, доброе отношение к ней новых деревенских друзей, смущало, трогало и бессознательно радовало размягченную, обновившуюся за эту последнюю зиму душу Вавочки.

Ей хотелось сейчас уронить голову на стол, и горько и сладко заплакать, как поправившемуся от продолжительного и тяжкого недуга ребенку.

Она наскоро поблагодарила гостеприимных хозяев, к которым частенько забегала теперь, и тихонько направилась к себе домой, в школу.

Встречные мужики и бабы ласково и добродушно кивали ей головою… Кое-кто из них останавливался перемолвиться словечком. Говорили о будущем урожае, жаловались на заботы, отягощавшие эти трудолюбивые, усталые головы, просили совета и лекарства, осведомлялись, наконец, о том, как преуспевали зимою в школе их вихрастые, белокурые Ваньки, Митьки, Анютки и Машутки.

И для всех этих людей, простых и сердечных, был готов у Вавочки такой же, как и они сами, простой и сердечный ответ. Словно подменила за зиму проказница судьба прежнюю гордую, надменную Вавочку на эту милую, ласковую и простую девушку. Болезнь Анютки и пережитые у ее одра мученья переродили окончательно и бесповоротно недавнюю светскую гордую куколку…

А даль смеялась, и степь пышно пестрела в золоте начинающих зреть хлебных злаков, в роскошном уборе нарядных радужных июньских цветов.

Внимание Вавочки было невольно привлечено царившим оживлением около школы. Посреди довольно густой толпы ребятишек стоял на своей неизменной деревяшке Вавилыч и оживленно толковал им что-то. Увидя подходившую Вавочку, он еще оживленнее замахал руками и поспешил ей навстречу.

— Барышня, матушка, выручите! — закричал он ей еще издали, — совсем "вихры" меня наши одолели… Явите таку Божеску милость, не допущайте их в школу, ораву эту. Ин, только что полы отскреб к завтрашнему празднику, а они вишь опять напачкать норовят… Ведь с запруды пришли, пострелята… Вишь, карасиков вам наловили. Покажь карасей, Антипка! — скомандовал, обращаясь к неизменному главарю толпы и коноводу ее, Вавилыч.

Антипка с торжествующим видом выступил вперед. Его белобрысая рожица так и сияла. В засаленном картузе мальчика, сверкая на солнце серебристыми телами, беспомощно трепетали четыре живые карася.

— Вот тебе гостинчик от меня! — с победоносным видом произнес Антипка, протягивая Вавочке своих карасей.

— А это землянички малость! Сама насбирала! — произнесла робкая, миловидная Машуха, всегда дичившаяся всего и державшая себя в стороне от ребят.

— А ты, Анютка, што ж ты… — вдруг неожиданно засуетился Антипка. — Она тебе, Варвара Павловна, живого воробья приволокла. Ей-Богу! — весело прыснув, расхохотался он.

— Воробья? Какого воробья? — недоумевающе спрашивала Вавочка.

Анюта, как всегда, худенькая и миниатюрная, но не бледная теперь, а загорелая, как арап, на солнце, стыдливо выдвинулась вперед и протянула Вавочке свою грязную ручонку. Чуть-чуть сжатый в ее крошечном кулачке и, смело ворочая потешной маленькой головою с желтым клювом, сидел маленький, чуть оперившийся воробей-детеныш. Глаза Анютки так и сияли, рот улыбался до ушей.

— Возьми себе воробышка, Варвара Павловна, из гнезда выпал… — лепетала она, — у тебя он сохраннее будет… Ты обхождаться с ими умеешь, a у меня помрет, — пряча под пушистыми ресницами свои голубые глазки, заключила девочка и решительно протянула Вавочке воробья.

— Анютка, хошь, скажу учительше, што ли? — вдруг задорно выкрикнул Антипка и лукавыми глазами обвел толпу ребят.

— Не смей, не смей! — вдруг разом встрепенулась Анютка и сердито блеснула глазами в сторону шалуна.

— А я скажу! — не унимался тот. — Слышь, Варвара Павловна, Анютка-то ревмя ревела допрежь того, как отнести к тебе воробья своего! — торжественно заявил он.

Анютка вспыхнула, быстро закрыла лицо передником и юркнула за толпу детей.

А Антипка между тем затараторил быстро, боясь, чтобы кто-либо не опередил его объяснением Анюткиных слез.

— Анютке воробья жалко… Она его кормила, поила… Ровно мамка детеныша… Он клювиком из роту у нее хлебушко брал. А как узнала она, што все мы тебя гостинчиком потчевать задумали, так и она, Анютка, значит, отдала воробья.

— Вот как! — могла только произнести Вавочка, охваченная приливом светлого благодарного чувства к своей любимице. — Ну, ребятишки, спасибо вам, — дрогнувшим голосом, после минутного молчания, произнесла она. — Хотите еще побаловать ворчунью учительницу вашу? А?

— Хотим! Хотим! — хором закричали дети.

— Так цветов мне на лужке насбирайте и сюда принесите мне!.. Слышите? Очень я люблю цветы, дети! Ну, кто скорее! Раз… два… три!..

Едва только успела произнести свою фразу Вавочка, как с визгом и криком наперегонки бросилась к лугу веселая смеющаяся толпа ребятишек с неизменным Антипкой в авангарде ее. Кинулась и Анютка следом за остальными… Кинулась и остановилась, как вкопанная, на месте.

— Анюта, подойди ко мне! — услышала она голос учительницы, позвавшей ее.

И когда смущенная неожиданностью малютка несмело приблизилась к Вавочке, та ласково обняла ее и спросила тихонько, заглядывая в ее светлые голубые глазенки:

— Если тебе жаль было отдавать воробышка, Анюта, зачем же ты сделала это?