Однажды у Субмарины выдалось очень тяжелое дежурство. Она так устала, что возвращалась домой буквально на автопилоте. Брела потихоньку, не смотрела под ноги, не оглядывалась по сторонам… А потом подумала: «Что-то очень длинная дорога. Куда это я иду? Может быть, сбилась с маршрута?» Оглянулась — действительно, совершенно неизвестная акватория! То есть — вообще! Ни одного знакомого ориентира! Даже удивительно, как это могло случиться. Наверное, автопилот сломался. Или с самого начала бракованный был. Или она сама его как-нибудь неправильно включила. Правду говоря, она была не очень образованная. Особенно — в технических вопросах. Так что вполне могла включить все, что угодно, совершенно неправильно.

Зато Субмарина была находчивая и решительная. Поэтому она тут же нашла выход: всплыла на поверхность и огляделась в поисках того, кто подскажет ей дорогу. Смотрит: на берегу сидят два медведя — один Белый, а второй Гризли, — и о чем-то беседуют на неизвестном языке.

— Провайдер (?:%*-@!!! — говорит Гризли. — Ви таки №;%:*+/?;8)_=»? или, наоборот, <*":@#, инсталлировать посоветуете?

— Дык, а шо? — отвечает Белый Медведь с таким видом, как будто все понял. — У меня та же?*+_/;(была. Снес на +*:?»! — и новую >?:"<{} поимел. Сцилко дать?

Субмарина послушала, послушала, поняла, что все равно ничего не поймет, вежливо кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание, и спросила:

— Извините, вы мне дорогу не подскажете?

Гризли и Белый Медведь замолчали и уставились на нее красными от бессонницы глазами. Долго молчали, Гризли курил трубку, а Белый Медведь пил пиво прямо из горлышка бутылки. Субмарина уже хотела повторить вопрос, но тут Гризли вынул трубку из зубов, указал чубуком куда-то в сторону и авторитетно сказал:

— Зюйд-зюйд-вест, леди.

— Аха, тудыть, — подтвердил Белый Медведь и указал пустой бутылкой в другую сторону.

И оба тут же отвернулись от нее и опять стали говорить на неизвестном языке.

Субмарина пожала плечами, прикинула в уме приблизительный курс, нырнула и потихоньку пошла этим курсом, который проходил как раз посередине тех противоположных, которые указали Гризли и Белый Медведь. По дороге пару раз чуть не села на мель, один раз нечаянно порвала рыболовный трал, раза три почти втыкалась носом в прибрежные скалы, но все-таки в конце концов куда-то приплыла. Высунула из воды перископ, осмотрелась: оказывается, она приплыла в пруд на берегу дремучего леса. В лесу было полно всяких зверей и птиц, бабочек, стрекоз, жуков и даже вовсе не опознаваемых созданий, и все они были заняты делом: рылись в палой листве и хвое, искали что-то в кронах, шарили в дуплах, кто-то долбил кору, кто-то даже землю рыл. Было очевидно, что все они что-то ищут.

— Интересно, что все ищут? — подумала Субмарина вслух.

— Главным образом — гуано, — произнес прямо у нее над ухом чей-то ворчливый голос. — Хавают что ни попадя…

Субмарина оглянулась и увидела Лягушку, которая сидела на листе кувшинки и холодным взглядом наблюдала за действиями обитателей леса.

— Здравствуйте, — сказала Субмарина. — А почему вы считаете, что они ищут… ну… вот это, что вы сказали?

— Ты блондинко, что ли? — рявкнула Лягушка. — Сама не видишь? Перископ разуй!

— Я здесь впервые, — объяснила Субмарина. — Ничего не понимаю пока. А откуда здесь… вот это… ну, что вы сказали… вот что они ищут?

— Откуда! — саркастически фыркнула Лягушка. — Да отовсюду! Главным образом — с соседней помойки. Волокут в лес дрянь всякую… А потом сами же в ней роются. Да разве в этой куче до чего-нибудь хорошего докопаешься?

— А кто волочет дрянь? — обеспокоилась Субмарина. — Ведь это надо прекратить! Неужели всем все равно?

— Ну, кто-то и подарки несет, — уже гораздо мягче сказала Лягушка. — Есть такие, я не хочу очернять, да. И санитары у нас работают более-менее… Особо вонючий мусор убирают, если заметят. Но лакировать действительность я тоже не могу! Мусору становится с каждым днем все больше! Да ты сама увидишь, если не совсем дура.

Лягушка злобно плюнула и с громким плеском шлепнулась в воду.

Субмарина ничего не поняла, но заинтересовалась. Поэтому она осталась в том пруду на краю леса, сидела тихо, когда никто не обращал внимания — высовывала перископ и оглядывалась по сторонам, постепенно научилась отличать Носящих Подарки от тех, кто волок в лес мусор, даже сама при случае несколько подарков получила. Но в происходящем все равно мало чего понимала. Например, вот эти общие собрания. Время от времени кто-нибудь из обитателей леса вешал объявление странного содержания. И тут же набегала толпа, все читали это объявление, плевались, смеялись, объясняли друг другу смысл написанного или дружно объявляли его бессмысленным. Такие собрания проходили, как правило, очень бурно, страсти не затихали неделями, а первоначальный повод очень быстро забывался. Однажды Субмарина слушала, слушала, не выдержала и громко спросила:

— Извините, а о чем речь вообще?

Все замолчали, оглянулись на нее с недоумением, некоторые даже нахмурились. Она смутилась и уже собралась нырнуть поглубже, но тут один старожил, который пользовался авторитетом у большинства присутствующих, вдруг задумчиво сказал:

— Интересный поворот темы. Да-а-а… Очень интересный. Оригинально и не глупо.

Кто его знает, почему он так сказал. Может быть, просто пьян был. Или он вовсе не о Субмарине говорил, а о чем-нибудь своем, наболевшем. Но все решили, что о Субмарине, и тут же ему поверили.

— Действительно, умна, — сказал еще один старожил, огляделся по сторонам и на всякий случай, чтобы не терять авторитет, добавил: — Мне такие не слишком нравятся.

Но было уже поздно: общественное мнение практически сложилось. И хоть Субмарина по-прежнему почти все время сидела в пруду безвылазно, ее не забывали. На некоторых общих собраниях даже и цитировали, хоть она там вообще не появлялась. Постепенно Субмарина и сама поверила, что умна, и стала время от времени что-нибудь говорить при случае. И вот ведь что характерно — что бы она ни говорила, пусть даже совсем ахинею какую-нибудь, — общественное мнение как сложилось, так больше и не менялось. Субмарина совсем осмелела. На всяких собраниях она стала выступать чаще, говорить больше, а если кто-то возражал, то у нее появился один хороший полемический прием: как бы в задумчивости, как бы машинально и совершенно ни на что не намекая, она слегка поправляла пусковые установки. При этом невинно моргала перископом и всячески выражала готовность продолжать диалог. Этот оригинальный полемический прием привел к тому, что общественное мнение обогатилось новыми подробностями: одни считали Субмарину потенциально агрессивной, поэтому старались с ней не связываться, а другие думали, что она бесконечно добра и миролюбива, потому что ни разу не пустила в ход оружие главного калибра.

В конце концов, Субмарина зазналась. А кто бы не зазнался на ее месте? Бытие определяет сознание, ничего не поделаешь. Вот она и зазналась. Загордилась, задрала нос, на собраниях уже болтала без умолку, — глупости, конечно, но кого это волновало? Если глупость была совсем уж вызывающей, все решали, что это шутка такая. Так что общественное мнение обогатилось еще одной подробностью: у Субмарины есть чувство юмора. После этого, естественно, она стала вести себя вовсе недопустимо. Могла показать язык уважаемому старожилу. Однажды шлепнула по холке Бурую Медведицу, которая рявкнула на нее спросонья. Несколько раз нарочно затевала споры со старым Попугаем, просто так, чтобы вывести того из равновесия. Выведенный из равновесия старый Попугай мог часами говорить, не останавливаясь, потому что хоть и был старый, но имел прекрасную память, и запоминал все, что слышал, вот и цитировал все услышанное часами. Даже самые опытные склочники старались не связываться со старым Попугаем, а Субмарина его нарочно дразнила. Что касается штатного лесного Лекаря, так ему она все время рассказывала то о своем трудном детстве, то об одиночестве в глубокой старости, то о преследовании по политическим мотивам, то о дискриминации по половому признаку… Лекарь анализировал, анализировал — никак диагноз не проясняется, только он сам с ума сходит. Ему же в голову не приходило, что над ним просто цинично издеваются.