У вас есть враги; для чего же вы даете им время помешать вашему делу и вместе с тем лишить меня ожидаемых выгод? Думал ли я когда-нибудь, что буду говорить такую проповедь величайшему гению нашего времени, привыкшему принимать одну только дань хвалы и удивления!

   Видно, время чудес опять настало, Александр Сергеевич! Но, как я уже начал писать в этом тоне, так хочу и кончить; вы и друг ваш Плетнев сказали мне, что книгопродавцы задерживают вырученные деньги. Этого я более всего на свете не люблю! Это будет меня сердить и портить мою кровь; чтоб избежать такого несчастья, я решительно отказываюсь от них; нельзя ли и печатать и продавать в императорской типографии? Там, я думаю, не задержат моих денег?

   Мне так наскучила бездейственная жизнь и бесполезное ожидание, что я только до 1-го июля обещаю вам терпение, но с 7-го, пришлете или не пришлете мне мои Записки, действую сам.

   Александр Сергеевич! Если в этом письме найдутся выражения, которые вам не понравятся, вспомните, что я родился, вырос и возмужал в лагере: другого извинения не имею.

   Простите, жду ответа и рукописи.

   Вам преданный Александров.

Около (не ранее) 25 июня 1836 г. Из Петербурга в Елабугу.  

   Очень вас благодарю за ваше откровенное и решительное письмо. Оно очень мило, потому что носит верный отпечаток вашего пылкого и нетерпеливого характера. Буду отвечать вам по пунктам, как говорят подьячие.

   1. Записки ваши еще переписываются. Я должен был их отдать только такому человеку, в котором мог быть уверен. Оттого дело и замешкалось.

   2. Государю угодно было быть моим цензором: это правда; но я не имею права подвергать его рассмотрению произведения чужие. Вы, конечно, будете исключением, но для сего нужен предлог, и о том-то и хотелось мне с вами переговорить, дабы скоростью не перепортить дела.

   3. Вы со славою перешли одно поприще; вы вступаете на новое, вам еще чуждое. Хлопоты сочинителя вам непонятны. Издать книгу нельзя в одну неделю; на то требуется по крайней мере месяца два. Должно рукопись переписать, представить в цензуру, обратиться в типографию и проч., и проч.

   4. Вы пишете мне: действуйте или дайте мне действовать. Как скоро получу рукопись переписанную, тотчас и начну. Это не может и не должно мешать вам действовать с вашей стороны. Моя цель — доставить вам как можно более выгод и не оставить вас в жертву корыстолюбивым и неисправным книгопродавцам.

   5. Ехать к государю на маневры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших Записок. Это объясню я вам, когда буду иметь счастье вас увидеть лично.

   Остальные 500 рублей буду иметь вам честь доставить к 1-му июля. У меня обыкновенно (как и у всех журналистов) платеж производится только по появлении в свет купленной статьи.

   Я знаю человека, который охотно купил бы ваши Записки; но, вероятно, его условия будут выгоднее для него, чем для вас. Во всяком случае, продадите ли вы их или будете печатать от себя, все хлопоты издания, корректуры и проч. извольте возложить на меня. Будьте уверены в моей преданности и ради бога не спешите осуждать мое усердие.

   С глубочайшим почтением и преданностью честь имею быть, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою.

   Александр Пушкин.

   P. S. На днях выйдет 2-й No Современника. Тогда я буду свободнее и при деньгах.

31 июля 1836 г. Петербург.  

   Пришлите мне мои листочки, Александр Сергеевич! Их надобно сжечь, так я желал бы иметь это удовольствие поскорее.

   Я виделся с князем Дундуковым, но рукописи ему еще не отдал; им обоим, я думаю, не до того, у Петра Александровича[24] жена при смерти.

   Позволите ли вы мне поместить проданный вам отрывок во вторую часть?

   Ваш покорнейший слуга Александров.

22 декабря 1836 г. Петербург.  

   Милостивый государь Александр Сергеевич!

   Имею честь представить вам вторую часть моих Записок. Извините, что не сам лично вручаю вам их, но я давно уже очень болен, и болен жестоко. Дела мои приняли оборот самый дурной; я было понадеялся на милость царскую, потому что ему представили мою книгу; но, кажется, понадеялся напрасно: вряд ли скажут мне и спасибо, не только чтоб сделать какую существенную пользу.

   Простите, будьте счастливы.

   Преданнейший слуга ваш Александр Александров.

21 ноября 1861 г. Елабуга.  

   Милостивый государь Всеволод Николаевич!

   Очень приятно мне, что вы напомнили о знакомстве моем с вашим родителем, человеком достойным всякого уважения как по качествам ума и сердца, так и по могучему таланту писателя. С удовольствием вспомнил я то время, которое провел у него на Боткинском заводе, где он служил тогда.

   Что касается до желания вашего видеть имя мое в ряду Георгиевских кавалеров, то хотя оно и польстило моему самолюбию, но не знаю — буду ль я иметь право на это отличие: орден мой 5-й степени, и я не знаю, дает ли он право на название кавалера офицеру.

   О биографии моей вы можете выправиться в моих Записках. В них подробно описана вся жизнь моя с самого рождения. Книги эти вы можете достать в императорской библиотеке, более нет уже их нигде. Их три: первые две под названием «Девица-кавалерист», а третья просто Записки Александрова. В истине всего там написанного я удостоверяю честным словом и надеюсь, что вы не будете верить всем толкам и суждениям, делаемым и вкривь и вкось людьми-сплетниками.

   В Записках моих есть много собственных имен людей, достойных уважения, которые выставлены при не совсем приятных обстоятельствах. Я бы желал, чтоб имена эти были заменены просто начальными буквами или даже звездочками.

   Засим свидетельствую вам мое искреннее уважение и остаюсь преданный слуга ваш

   Александров (Н. Дурова).

   Родился я в 1788-м году, в сентябре. Которого именно числа, не знаю. У отца моего нигде этого не записано.

   Да, кажется, нет в этом и надобности. Можете назначить день, какой вам угодно. На 17-м году от роду я оставил дом отцовский и ушел в службу. Подробности этого события и дальнейший ход происшествий, последовавших за вступлением в Коннопольцы, описан в Записках, изданных под названием: «Девица-Кавалерист» в двух частях и еще в третьей под названием «Записки Александрова». Вы можете извлечь из них все, что будет прилично по вашему усмотрению. В 1816 году я, по желанию отца, вышел в отставку, хотя с большим нехотением оставлял блестящую карьеру свою.

   Заменив уланский колет фраком, я едва не пришел в отчаяние, когда первой часовой, мимо которого я прошел, не стал во строю и не взял на плечо, как следовало при виде офицера. Не принимая в соображение того, что воинские почести отдаются мундиру, а не званию и что фельдмаршал в партикулярном платье может проходить мимо всех возможных постов военных, не обращая на себя никакого внимания, я не мог выносить такого совершенного отчуждения от главного элемента жизни моей. Постоянная грусть глубоко лежала в душе моей, я не выдержал и через год уехал к отцу, в провинцию, где он служил городничим.

   Там дни мои потекли мирно и единообразно, с утра до вечера я или ездил верхом или ходил пешком по нашим картинным местам, исполненным диких красот северной природы. Такая усиленная деятельность нисколько не вредила мне, напротив, была даже благодетельна, потому что, вставая в три часа утра, седлая сам свою лошадь, летая на ней по горам, долам и лесам или пешком взбираясь на крутизны, спускаясь в овраги, купаясь в реках и речках, я не имел времени обращаться мыслями к минувшему (увы! горе мне!), невозвратно минувшему.