Литмир - Электронная Библиотека
A
A

XIII

К восьми часам утра, к подъему флага и гюйса, Скворцов уже был наверху, где собрались, по обыкновению, все офицеры и вся команда.

За ночь ветер значительно стих и дул баллов на 5. Волнение улеглось, и море приняло свой красивый, темно-голубой цвет. Небо было чистое, - ни одного облачка, и веселые лучи ослепительного солнца заливали своим блеском палубу гиганта-крейсера, сверкая на орудиях, поручнях и люках, отчищенных на диво. На горизонте то и дело показываются дымки пароходов. Плавно и медленно покачиваясь своим громадным корпусом, "Грозный" быстро идет узлов по пятнадцати в час, под однообразный шум своей тысячесильной машины.

Разговоры смолкли. За минуту до восьми часов на палубе появился капитан, как всегда, щегольски одетый, свежий, чисто выбритый, с моноклем в глазу. На лице обычное выражение холодного спокойствия и брезгливого недовольства, которое он сам напускает на себя перед офицерами. Все офицеры прикладывают пальцы к козырькам фуражек. Ленивым движением холеной белой руки он отдает честь, поднимается на мостик и оглядывает рангоут, приводя в некоторое беспокойство старшего офицера, внимательно тоже всматривавшегося наверх, закинув свою круглую черноволосую голову.

- Бинокль! - произнес он отрывистым голосом, не поворачивая головы.

Сигнальщик подал бинокль в протянутую руку, и капитан осмотрел горизонт.

- Флаг и гюйс поднять! Ворочай! - скомандовал вахтенный офицер.

После обычного, несколько торжественного на военных судах, подъема флага и гюйса и подъема брам-рей, причем выстроившийся на шканцах караул берет ружья на "караул" и горнисты играют поход, капитан, видимо сам наслаждаясь престижем своей власти, хотя и скрывая это под маской бесстрастия, принимает обычные рапорты от старшего офицера, старшего врача и заведующих отдельными частями. Тем временем все офицеры, кроме вахтенного и подвахтенного, спустились вниз пить чай. Капитан в сопровождении старшего офицера обошел верхнюю палубу, на которой занимались чисткой разведенные по работам матросы. Матросы усерднее чистили медь и орудия при приближении начальства, провожая его тревожными взглядами: как бы за что не придрался капитан.

Особенно трусил боцман 1-й вахты, франтоватый, довольно молодой еще человек, совсем не похожий на пьяниц-боцманов старого времени, ругавшихся с виртуозным совершенством и любивших давать волю рукам, но никогда не жаловавшихся на матроса и не чуждавшихся его. Боцман Алексеев был тоже из "новых". Он гнушался матросов, валяя перед ними из себя "аристократа", и никогда не водил с ними компании, знаясь только с унтер-офицерами, писарями, фельдшерами и баталером; любил читать газету и заворачивать деликатные словечки, не пьянствовал и не ругался с остервенением прежних боцманов, но дрался, впрочем, не хуже своих предшественников, часто жаловался старшему офицеру и притом не гнушался мирволить матросам, подносившим ему подарки. Прикапливая деньжонки, он рассчитывает по окончании службы заняться в Кронштадте торговлей и имеет все данные сделаться со временем кулаком. Служит он усердно, толков, исполнителен и знает свое дело. Перед начальством лебезит и заискивает, и среди матросов уважением не пользуется.

- За рупь-целковый душу продаст! - говорят про него матросы, метко определяя сущность его натуры.

Капитан окончил свой обход и проговорил, останавливаясь перед спуском к себе в каюту:

- В Пирее начальник эскадры. Верно сделает смотр. Так потрудитесь приготовиться.

- Есть! - отвечал старшин офицер, давно уже готовый к смотру, и спускается в кают-компанию...

За большим столом почти все офицеры в сборе и пьют чай.

Скворцов уселся около старшего доктора, симпатичнейшего и милого Федора Васильевича, и с увлечением рассказывает о своей штормовой вахте и о том, как чуть было не потопили "купца"... Он очень сошелся с доктором; у них много общего в мнениях, оба они одинаково не любят капитана, и обоим им не особенно нравится тон кают-компании.

И, как нарочно, раздается молодой тенорок юного мичмана:

- А я, господа, сегодня начистил зубы Гришкину... Вообразите...

И начинается рассказ о том, за что именно он "начистил зубы".

Большинство присутствующих хохочет. Только один такой же юный мичман замечает:

- Нашел, чем хвастать.

- И ты в либералы записался? - со смехом отвечает ему товарищ, побивший матроса. - Нынче, братец, либерализм не в моде. Атанде, кавалер Липранди. Пусть это другие популярничают с матросами, - продолжал он, взглядывая иронически на Скворцова, - а я, брат, не намерен... Виноват каналья, и я его в зубы!.. Матрос за это не в претензии...

- Конечно, не в претензии, - поддержал кто-то.

- А хвати тебя, ты будешь в претензии?

- Вот дурацкое сравнение... У матросов совсем другие понятия... И, наконец, он к этому привык.

Скворцова взорвало, и он, весь закипая, произнес:

- Осмельтесь вы на моей вахте ударить матроса...

- Что же тогда? - вызывающе перебил юнец-мичман.

- Я бы подал на вас рапорт...

- Ого-го... Как вы строги, Николай Алексеич! - пробормотал мичман.

- Разве для нас с вами закон не писан... Разве телесные наказания не отменены?

В кают-компании наступило неловкое молчание. Большинство видимо не одобряло Скворцова, и он это хорошо чувствовал.

- Да полноте, господа, - вступился старший офицер, и сам, случалось, бивавший матросов, но никогда об этом не рассказывавший, - о чем тут спорить. Положим, оно и незаконно, так ведь иной раз вспылишь... ну и... увлечешься...

- Я не о таких увлечениях говорю, Андрей Петрович... Я о принципе. Закон есть, надо его исполнять, а не хвастать нарушением его.

- Какой цензор выискался! - прошептал кто-то.

- Вам и книги в руки, коли вы такой гуманный, Николай Алексеич. вступился ревизор вкрадчивым, ласковым тоном. - Конечно, зверствовать нехорошо... Боже сохрани... Но если иной раз, знаете ли, смажешь, ей-богу же, хоть и незаконно, а беды нет... Главное, как смазать... И какие еще там принципы... Жизнь, батюшка, одно, а принципы - другое... Вот завтра в Пирей придем - в Афины можно съездить... Гречанки там...

И разговор скоро принял фривольное направление, в котором приняли участие все, исключая доктора и Скворцова. Они вышли из кают-компании.

- Либералы! - с усмешкой проговорил юный "дантист"-мичман. - Тоже: "рапорт"!

- А вы, юноша, не хвастайте... Эка, в самом деле, подвиг какой... Ну, хватили в зубы, и шабаш... Помалчивайте! - философски проговорил жизнерадостный и благополучный ревизор. - А Николай Алексеич милейший человек, но только одна беда: либерал и с принципами носится... Ну да, поживет и уходится! Не так ли, Андрей Петрович? - обратился он, как бы ища одобрения старшего офицера.

Старший офицер, добродушный и честнейший человек, безропотно несший ради жены и детей свою тяжелую службу с несимпатичным ему капитаном, мягкий с матросами и старавшийся как-нибудь поддерживать мир и согласие в кают-компании, отвечал несколько длинно и уклончиво насчет принципов и насчет того, как трудно проводить их в жизнь, особенно семейному человеку, да еще на службе, где начальство не всегда любит принципы.

- И это весьма жаль, очень жаль! А то, помилуйте, что ни начальство, то новый принцип-с! - совершенно неожиданно и с каким-то раздражением в голосе вдруг заключил свои пространные рассуждения этот маленький Пилат в образе добродушнейшего и мягкого старшего офицера и ушел наверх делать неустанное дело: вечно приводить крейсер в порядок и осматривать его.

К полудню следующего дня "Грозный" бросил якорь на Пирейском рейде, вблизи нашего броненосца под контрадмиральским флагом, салютуя нации и адмиралу. Капитан, немедленно поехавший к нему с рапортом, вернулся видимо чем-то раздраженный. Адмиральского смотра ждали со дня на день, и офицеры хотели поскорее сбыть смотр, чтоб уехать в Афины.

В день прихода в Пирей, Скворцов получил полное упреков письмо от адмиральши и послание от Неглинного, в котором он, между прочим, восхвалял "эту чудную обворожительную женщину" и удивлялся, как Скворцов мог разлюбить ее.

16
{"b":"41490","o":1}