– Так ты не знаешь, как твоя фамилия?

– Не знаю, – отвечал Антошка, несколько сконфуженный, что на первых же порах дал маху и не догадался сочинить фамилию, которая, судя по словам княгини, должна была быть и у него.

– Кто твои родители?

– У меня нет родителей, ваше сиятельство!

– То есть умерли?

– Бог их знает. Надо полагать, что умерли.

– И матери не помнишь?

– Не помню.

– У кого же ты жил до сих пор?

– У Ивана Захарыча…

– Кто он такой… Твой родственник?

– Назывался дяденькой, только он не дяденька, а чужой… Я у него в нищенках работал, а потом с ларьком ходил… У него много детей живет в нищенках… На него сбирают… Этим он и живет.

Антошка решительно заинтересовал княгиню, открывая ей Америку. Она, ретивая благотворительница, и не знала, что в Петербурге существует такой безнравственный промысел.

– Где живет этот Иван Захарович?

Антошка сказал адрес. Княгиня записала его в записную книжку и продолжала допрос:

– А теперь ты где живешь?

– У графа…

– У какого графа? – удивилась княгиня и в то же время подумала, что ее несчастный кузен обманул ее, написавши, что мальчик находится у него.

– То есть они не графы, а только их так прозывают… А по-настоящему их зовут Александр Иваныч Опольев… Они, можно сказать, меня и спасли от Ивана Захарыча, как я от него убежал… Они мой документ у него отобрали и приютили меня…

– А ты отчего убежал от этого Ивана Захарыча?

– Шибко бил… Ремнем бил…

– Тебя только бил?

– Меня еще реже, а других ребят и не дай бог как хлестал, ваше сиятельство… Особенно маленьких…

– За что же он наказывал?

– Главное за выручку.

– Как за выручку?

– Если кто, значит, мало соберет милостыньки. А – извольте рассудить, ваше сиятельство, – ежели в дурную погоду да в рваной одеже, какая тут выручка? Тут дай бог не заколеть от холода, а не то что выручка… А он этого не разбирал… Все больше жена его, подлая, настраивала… Озвереет, и давай ремнем…

– Какой ужас! – проронила княгиня. – И дети никому не жаловались?

– Кому жаловаться? Он застращивал. «Вы, говорит, у меня проданные, я, говорит, что хочу, то с вами и делаю!..» Дай бог здоровья графу, это он объяснил, что мы не проданные… Я и убежал от этого дьявола, ваше сиятельство!

Положительно Антошка являлся в некотором роде интересным героем в глазах княгини. Его рассказ может дать благодарную тему для сегодняшнего заседания комитета…

И она сказала Антошке:

– Расскажи мне подробно и по чистой правде, за что именно тебя наказали и как ты убежал… И почему именно к «графу»… Ты где с ним познакомился?

– На улице… Они тоже работали…

– Как работали?

– Сбирали, значит… Только больше по вечерам…

«До чего упал!» – подумала княгиня и проговорила:

– Так рассказывай же, как это все случилось…

С этими словами княгиня придвинула записную книжку и карандаш, чтобы отметить существенные показания Антошки и не забыть их при докладе.

Она всегда, допрашивая клиентов с искусством и настойчивостью хорошего судебного следователя, записывала даваемые ей сведения и затем наводила более или менее точные справки о просителях, считая возможным и полезным оказывать помощь только более или менее добропорядочным нищим, то есть таким, которые ради подачки не лгут наглейшим образом.

Эта система помощи, возведенная в принцип, строго проводилась в обществе «Помогай ближнему!», председательницей которого была княгиня, и потому, вероятно, многие его клиенты запасались самыми доброкачественными свидетельствами, фабриковавшимися умелыми людьми, о разных более или менее правдоподобных злоключениях и несчастиях.

Польщенный вниманием, оказанным его особе настоящей княгиней, Антошка не без повествовательного таланта рассказал о непосредственной причине своего бегства, предпослав эпизод с двугривенным, данным доброй барыней, и не злоупотребил вниманием своей слушательницы подробностями выдержанной им порки. Подчеркнув затем с похвальною, впрочем, скромностью подвиги, оказанные им самим в этот достопамятный вечер, он с художественною краткостью и силою расписал «дяденьку» и «рыжую ведьму» и с горячим чувством признательного сердца рассказал про гостеприимство доброго «графа».

– Кабы не граф, пропасть бы мне, как собаке, ваше сиятельство! – заключил Антошка свой рассказ.

И с этими словами вытер рукавом обильно струившийся по лицу пот, так как продолжительное пребывание в теплой комнате, да еще в полушубке, давало-таки себя знать.

Княгиня записала показания Антошки и, когда он кончил, подняла на него испытующий взгляд.

Довольно приличный, относительно, костюм Антошки возбудил вдруг в ней подозрительные мысли и словно бы бросал тень на правдивость рассказа. Ведь ей рассказывают так много невероятных вещей!

И она спросила:

– Ты не лжешь, мальчик?

– Убей меня бог, ваше сиятельство.

– Не клянись всуе… Это нехорошо, – строго остановила Антошку княгиня и продолжала: – Тебя не научил рассказать всю эту историю твой «граф»?

– Они приказывали правду говорить и ничему не научали. Граф ничему дурному не научит! – горячо заступился за «графа» Антошка, чуя в словах княгини, что «графа» подозревают в чем-то нехорошем.

– Ты рассказывал, что убежал от этого Ивана Захаровича в летнем пальто и в башмаках…

– Точно так, ваше сиятельство.

– Так объясни мне, пожалуйста: откуда у тебя и полушубок и сапоги, а? где ты их достал? – допрашивала княгиня, продолжая смотреть в глаза Антошки и ожидая, что мальчик смутится.

Но Антошка нисколько не смутился и ответил:

– Все это мне граф справили.

– «Граф»? – усмехнулась княгиня. – Но твой благодетель сам нищий… На какие же деньги он мог тебя одеть?.. Это что-то неправдоподобно! – говорила княгиня, которая действительно не могла понять, что этот несчастный пропойца и нищий, каким был ее кузен, мог не только сердечно отнестись к другому нищему, но еще и одеть его.

Тогда Антошка рассказал про письма, которые «граф» разносил, и про двадцать пять рублей, полученные от какой-то «сродственницы». Из этих денег «граф» и сделал полную обмундировку. Все справил: и рубахи, и пиджак, и сапоги, и полушубок…

– Вот какой граф, ваше сиятельство! – произнес дрогнувшим голосом Антошка. – Как отец родной… И я за графа, кажется, что угодно приму… Меня-то одели и обули в самом лучшем виде, а сам-то граф, ваше сиятельство, в зябком пальтеце ходят… Наскрозь продувает… Хучь бы воротник меховой какой, и того нет… А между тем больны… Кашляют страсть! – говорил со страстностью адвоката Антошка, имея заднюю мысль порадеть в пользу своего друга. Быть может, княгиня, узнав положение родственника, справит графу шубу.

Речь Антошки дышала такой правдой, что даже и пессимистическая княгиня поверила, что Антошка не рассказывает заранее сочиненной истории. И княгине как будто стало неловко за свои подозрения на своего «пропавшего» кузена. Она прежде его знала, и он ей когда-то даже нравился.

И княгиня, значительно смягчившись, спросила:

– Так твой «граф» болен?

– Грудью, должно быть, больны…

– Пьет, видно?..

– И вовсе не пьет, ваше сиятельство! – решительно отвечал Антошка.

Княгиня недоверчиво усмехнулась.

Затем она задала Антошке еще несколько вопросов относительно помещения и пищи у Ивана Захаровича и, получив обстоятельные ответы, занесла их в записную книжку.

Как ни лестно было Антошке находиться в гостях у княгини, тем не менее визит этот начинал казаться ему несколько продолжительным. Было дьявольски жарко и очень хотелось есть.

И Антошка рассчитывал, что княгиня тотчас же прикажет выдать «графу» на шубу, а ему, Антошке, тоже отвалит по крайней мере рубль и отпустит его домой.

Но надежды Антошки не оправдались.

Княгиня несколько времени молчала, погруженная, казалось, в какие-то размышления, и, наконец, обратилась к Антошке с вопросом:

– Тебе сколько лет?..