Среди рядовых членов экспедиции профессор Кондратьев не выделялся ни высоким ростом, ни изысканными манерами, ни зычным голосом. На вид это был простецкий мужчина среднего роста с выдубленной инопланетными ветрами и ураганами кожей на лице. В руках его, огрубевших и мозолистых, как у простого землекопа, таилась недюжинная сила, о которой было трудно заподозрить человеку, мало с ним знакомому. Невзрачный внешний облик профессора совершенно не вязался с его внутренней сутью. Достаточно было поговорить с ним одну-две минуты, и мнение о нем кардинально менялось. Нет, это был не простак, привыкший к обществу грубых, вспыльчивых пионеров-поисковиков, готовых за лишний кред наняться в любую экспедицию и лететь хоть к черту на рога. Николай Аристархович умел не просто покорить собеседника широтой своих знаний, а и заворожить тонкими психологическими этюдами, которые, если вдуматься, помогали человеку не только понять самого Кондратьева, а и глубже познать самих себя. Да, профессор видел людей, с которыми общался, что называется, насквозь, и в этом не было и грана преувеличения.

Филатов, например, ощутил на себе влияние профессора с первых минут общения, когда только прибыл в лагерь экспедиции, разместившийся в довольно уютном местечке между тремя живописными холмами, сплошь покрытыми зарослями тропической растительности. Оттуда было рукой подать до океанского побережья, к которому вело узкое ущелье с петлявшей по нему горной речушкой, несшейся между высокими горами с изрядной скоростью.

– В этих горах мы кое-что обнаружили, – рассказал Кондратьев, вводя в курс дела вновь прибывшего сотрудника. – В свое время один спелеолог-любитель обследовал пещеры, о которых давно знают местные жители и считают их дьявольскими, поскольку оттуда часто не возвращаются люди. Но наш спелеолог вернулся и рассказал всем, что обнаружил глубоко в пещере настенные рисунки, изображавшие необычных животных. А дальше… Он утверждал, что они преследовали его.

– Ужас пещер. Явления далеко известные. В пещерах иногда возникают явственные галлюцинации.

– Мы тоже так думали. Произвели соответствующие исследования. Проверили при помощи гипнометодик… Нет, уважаемый, это все было в реальности. Я, честно говоря, заинтересовался Ботсваной и ее пещерами только после непосредственной встречи с тем самым спелеологом. Он вручил мне странные шарики, сделанные из неизвестного материала. Подобные шарики я находил в раскопках на планете Аравия, которой занимался длительное время. Этот факт и сподобил меня решиться на организацию экспедиции на Ботсвану…

Еще Кондратьев поведал Филатову о том, что терпеть не может людей спокойных и самоуверенных.

– Хочу сразу расставить точки над "и", чтобы между нами не было недомолвок и непонимания, – продолжал Кондратьев. – Я считаю, что Вселенная полна смысла и значения, доступных только пытливому, беспокойному уму. Только с такими людьми мне удается сработаться. Если вы собираетесь достичь чего-то в нашем деле, то поверьте в себя, в свое собственное маленькое "Я". Никакого самодовольства и самоуспокоенности!

Казалось, что профессор перепрыгивает с пятого на десятое, говоря то об одном, то о другом. Но при более серьезном размышлении Филатов пришел к выводу, что Кондратьев близок ему по духу и по своим взглядам на жизнь и что работать рядом с таким человеком – одно удовольствие.

– Можно взглянуть на находки экспедиции? – спросил Филатов у профессора Кондратьева в конце первого дня их совместной работы, при этом он надеялся хоть что-нибудь узнать, увидеть из того, за чем гонялись аризонские головорезы, прибывшие на Ботсвану раньше его.

– Кое-что мы нашли, – улыбнулся Кондратьев, провожая Филатова в центральную палатку, прикрытую от чужих глаз непроницаемым силовым полем. – Подождите меня здесь, поскольку охранное устройство рассчитано только на мое биополе…

Кондратьев скрылся в палатке, но скоро вернулся, неся в руках два предмета, похожих на сброшенные хитиновые покровы двух гигантских жуков, переливавшихся в лучах закатного светила всеми цветами радуги.

– Вы заметили их цвет?! – восторженно спросил Кондратьев, осторожно прикасаясь пальцем правой руки к мертвым панцирям ископаемых насекомых, лежащих на его левой ладони. – Наши далекие предки две с половиной тысячи лет назад были почти дальтониками. Ксенофонт знал всего три цвета радуги-пурпурный, красный и желтый, даже Аристотель говорит в своих сочинениях только о трехцветье. Демокрит уже знал четыре цвета – черный, белый, красный и желтый. Люди двадцатого столетия, например, по сравнению с нами, ныне живущими, смотрели на мир из семи цветов радуги. Мы с вами знаем и различаем двадцать один цвет. И все эти цвета попеременно отражаются на спинках этих тварей.

– А вообще, что это такое? – восхищенно спросил Филатов, с интересом разглядывая «панцири». – Уж очень они похожи на гигантских насекомых…

– Мы сначала тоже так считали, но… Смотрите!

Филатов от неожиданности даже отпрянул, пораженный увиденным. На панцирях насекомых вдруг начали появляться и быстро исчезать какие-то знаки, похожие на письмена. Некоторые значки напоминали человеческие хромосомы.

– Каково? – усмехнулся Кондратьев, заметив реакцию собеседника на увиденное. – Не удивлюсь, если после расшифровки этих знаков и символов мы получим письмо из далекого прошлого этой планеты…

– Неужели эти находки сделаны здесь? – недоверчиво взглянул на профессора Филатов, в голове которого родилась сумасбродная, как ему показалось вначале, мысль о возможных связях цивилизации приоров с цивилизацией интерианцев. Чем черт не шутит, а вдруг интерианцы на самом деле давным-давно обжили подземелья Ботсваны. Это было бы потрясающим открытием…

– Где же еще? Конечно, здесь, Вот в этих самых горах…

– А чудовищ вы там случайно не обнаружили? Я имею в виду тех, что до смерти напугали вашего знакомого спелеолога?

– Ищем, – не принимая шутливого тона собеседника, вполне серьезно проговорил профессор. – Для этого в нашу экспедицию включен большой специалист по космопалеонтологии профессор Аэртов. Он третьи галактические сутки из пещер не выходит, так его заинтересовали наши чудовища. Надеюсь, что-нибудь откопает со своими рабочими роботами.

– Хотелось бы с ним пообщаться. Может быть, есть смысл и мне отправиться в подземелье? – раздумывал вслух Филатов, не отрывая глаз от удивительных «насекомых».

– Не советую. Скорее всего, с профессором Аэртовым вы разминетесь. Он вот-вот должен подняться из нижних лабиринтов на свет. А одному, без рабочих роботов, лазить по этим подземельям я даже врагу бы не пожелал…

А Аэртов объявился на следующее утро усталый и злой, как тысяча чертей. Поэтому Филатову ничего не оставалось делать, как ждать удобного момента для того, чтобы расспросить профессора о чудовищных животных, чрезвычайно заинтересовавших его. Однако особенно долго ждать ему не пришлось. Аэртов сам подошел к Филатову во время обеденного перерыва и проговорил:

– Николай Аристархович сообщил мне, юноша, что вы жаждете поговорить…

На «юношу» Филатов не обиделся, хотя давно уже вышел из этого возраста. Но все равно профессор Аэртов по годам был раза в два старше его и потому мог себе позволить некоторую вольность в обращении с ним.

Аэртов был низенького роста, худощав и не ходил, а бегал на своих коротеньких кривоватых ногах.

– Так чем могу быть полезен, юноша? – снова спросил Аэртов.

– Меня очень заинтересовали рассказы первооткрывателя пещер о неких чудовищах, якобы обитающих в подземных лабиринтах, – начал Филатов. – Хотелось бы побольше узнать об этом…

– Дорогой мой! Я и сам бы многое отдал, чтобы отловить хоть единственный экземпляр такой зверюги или на худой конец найти ее костные останки… – встрепенулся маленький профессор космопалеонтологии. – Помните Эллиля – одного из главных богов шумеро-аккадского пантеона? Да-да, того самого, что являлся сыном главного бога Ану – «отца всех богов». Эллиль – бог плодородия и жизненных сил, а также необузданных стихий. Так вот…