Этой ночью тоже шли напрямик, через лес, перелески, луга и массивы хлебов, зная, что к рассвету должны упереться в небольшую речушку. А там еще несколько переходов, форсирование Птичи - и Березина! Все были уверены, что на Березине стоит фронт.
Говорят, что в летние месяцы туман рождается на рассвете. Ничего подобного. Уже к середине этой ночи туман стоял на каждой поляне, клубился в низинах - даже самых маленьких. Он пластался по земле и до того был густой, что, шагая в нем, солдаты не видели своих ног, и чудилось, что ты несешь свое тело по воздуху.
На рассвете вышли к речке. Она вся тоже утопала в белесом тумане. Вроде и речки самой не было, а стоял между двумя стенами леса туман густой, белый. Казалось, войдя в него, взмахни руками - и поплывешь.
Где-то недалеко слева грохотали моторы. Привычным ухом Маринин легко различил танки. Посмотрели на карту. Если не отклонились в сторону, то рядом деревня Залужье. Через нее пролегает дорога, которая затем раздваивается и одним рукавом уходит на север, к автостраде Минск Могилев, другим - на юго-восток, к Бобруйскому шоссе. На краю деревни мост через речку; это, видать, у моста грохочут танки.
Вскоре вернулся из разведки сержант Стогов с двумя бойцами. Доложил, что рядом действительно деревня, но, как называется, не выяснил. Мост через речку у деревни взорван. Рядом с ним немцы навели понтонную переправу. По ней проходят сейчас танки и тягачи с пушками.
Бойцы отряда, разлегшись на росной траве, отдыхали, кормили размоченными сухарями лошадей.
Маринин подозвал к себе Скорикова - солдата, которого сняли с поста у машины со взрывчаткой.
- Вы сапер? - спросил у него.
- Да.
- Сумеете точно рассчитать количество бикфордова шнура, чтоб горел он, пока плот со взрывчаткой доплывет к мосту?
- Один момент, товарищ младший политрук, сейчас проверю скорость течения воды...
Через час все было готово. Точно рассчитали расстояние к понтонной переправе немцев, отмерили нужное количество бикфордова шнура, связали плот и уложили на него почти всю взрывчатку, которая была в отряде. Затем подсоединили шнур к капсюлю-детонатору, заложили зажигательные трубки в толовые шашки, и... огонек от спички побежал в глубь шнура. Оттолкнули плот со взрывчаткой на середину речки и сами - быстрее к броду, на ту сторону...
Ускоренным шагом шли в глубь леса, стараясь скорее оказаться подальше от речки, и напряженно прислушивались к тому, что делалось там, на переправе. Не прибьет ли плот к берегу? Не заметят ли его фашисты раньше времени? Но не должны бы. Русло речки прямое, и туман такой - в двух шагах ничего не видно...
В стороне переправы по-прежнему урчали моторы, раздавались выкрики команд. И вдруг лес озарился яркой вспышкой. Кажется, в чистом небе полыхнула молния. И тотчас тяжелый грохот подмял, сдавил все живое. Дохнуло упругим ветром, всколыхнуло на полянах туман. Грохот оборвался, а затем снова родился где-то впереди, в лесной чаще. Но это уже было эхо.
Моторы на переправе утихли, и оттуда донеслись истошные вопли. Было ясно, что плавучая мина достигла цели...
Когда рассвело, отряд находился уже далеко от деревни Залужье. Над лесом несколько раз пролетал самолет-разведчик, и Маринин отдал приказ усилить маскировку.
В это утро еще одно событие взволновало отряд.
Дозорные наткнулись на дом лесника, и, когда доложили об этом Маринину, он принял решение наполнить фляги колодезной водой - всем уже надоела пахнущая болотом и торфом речная вода.
Сержант Стогов зашел в дом, чтобы попросить ведро, и вдруг увидел там... пулеметчика Ящука, сбежавшего из отряда. Ящук, переодетый в измятый гражданский костюм, заросший и усталый, сидел за столом и жадно хлебал щи. У печки возилась старуха хозяйка.
- Руки вверх! - грозно скомандовал дезертиру Стогов.
Под ружьем привел Ящука к месту стоянки отряда. Его тотчас окружили солдаты.
- Братушки... товарищи... - срывающимся голосом шептал Ящук, затравленно озираясь по сторонам. Вокруг - хмурые лица, негодующие глаза.
- Змея тебе товарищ! - оборвал его Маринин. - Куда собрался?
- У меня дом рядом... Мать старая, куда же я пойду с вами? - Ящук упал на колени, поднял трясущиеся руки. - Братушки... Пощадите...
- Шкура!
- Предатель!
- Пулю ему! - раздавались возгласы.
- Становись! - сурово, отрывисто скомандовал Маринин отряду. Равняйсь!.. Смирно!.. - Затем повернулся к Ящуку, все еще стоявшему на коленях: - Встать!
Вид дезертира был жалок - у него тряслись колени, руки, дрожали губы, глаза безумно метались из стороны в сторону.
- Военную присягу принимал? - спросил Маринин. Потемневшие глаза Петра - грозные, колючие.
- Принимал... - еле выдавил из себя Ящук.
- Как наказать предателя? - обратился младший политрук к отряду.
- Расстрелять! - твердо ответил Стогов.
- Расстрелять, - повторил Скориков.
- Расстрелять... - прошептал Либкин.
- Расстрелять... Расстрелять... Расстрелять... - перекатывалось от человека к человеку вдоль строя. Лица людей суровые, полны решимости и воли. Нет, это не остатки разбитых войск, не деморализованные силы. Это солдаты, которых ничто не сломит.
- Именем Советской Родины приказываю: расстрелять дезертира Ящука! сухо произнес Маринин.
- Расстрелять из его же пулемета, - добавил кто-то.
- Братцы... братушки! - Яшук ляскал зубами, задыхался. - Как же так сразу?.. Братушки... пощадите... Я в бою лучше, я что угодно сделаю...
Но ни тени сочувствия в десятках глаз. Только презрение и ненависть. И Ящук, точно в нем что-то надломилось, безвольно уронил голову, обмяк весь. Он понял, что пощады не будет.
Короткая пулеметная очередь оборвала жизнь дезертира.
Тревожно шумели ели... Отряд продолжал путь.
Маринин вел своего коня на поводу и поддерживал разговор с Либкиным. Семен, впервые видевший, как расстреливают человека, не мог прийти в себя.
- Как можно в такое время дома отсиживаться?! - возмущался он. - И вообще... Побыл я одну ночь в руках фашистов и многое понял... Не умели мы ценить ту жизнь, которой жили.
- Положим, не все не умели, - перебил его Петр.
- Не знаю, кто как. Я о себе скажу, - волновался Либкин. - Вот призвали меня зимой в армию, и я готов был жалобу писать. "Какой же из меня, очкарика, военный?!" - думал я. А сейчас понимаю: не хотелось мне расставаться со всем привычным. У меня в Нежине семья, квартира большая, старики родители... Хорошо жилось. Каждое лето в Одессу или в Крым на курорт ездили.
- А я никогда моря не видел, - вздохнул Маринин.
- Да ну?..
- Во сне только видел море, курорт, - продолжал какую-то свою мысль Маринин. - Бывало, мальчонкой, проснусь и думаю: стать бы мне сразу большим и сильным да поехать к морю...
- Летом красота там! - заметил Либкин.
- Я в селе рос. В селе самая работа летом. - Петр вздохнул. - А о курорте слышал я от нашего сельского фельдшера. И мечтал: стать большим, поехать к морю, отыскать тот курорт, где от туберкулеза лечат, и свезти туда мою покойную мать... Туберкулезом она болела...
- А я все о том, - перебил Либкин, - что не всегда ценили мы блага, которые нам дала Советская власть. Полагали, что иначе и быть не может. Понимаешь?.. А я понимаю. Я особенно понял, когда фашист начал бить меня в морду и обзывать всякими непотребными словами. Я даже ужаснулся, что кто-то, оказывается, еще может так обращаться с человеком. Это же ужасно! Он себя считает человеком, а тебя скотом и заявляет, что тебе нет места на земле.
- В том-то и дело, - согласился Петр. - Драться надо... Иначе ни тебе, ни мне, никому, кто не захочет быть рабом, не найдется места под небом. В землю вгонят нас фашисты.
- Вот-вот! Я об этом и говорю. Фашистов мы победим, это факт. Но это еще не все. Ведь что было? Жили мы настоящей жизнью, а все же исподтишка поругивали ее. То нам не нравилось, что на базаре сало без шкурки продают, то в поездах казалось слишком тесно... Нет, побьем немцев, приеду я в свой Нежин, соберу родню и скажу: давайте жить лучше.
